Нам не дано предугадать - [50]

Комиссар юстиции, русский, который вел наше дело, встретил меня в конторе и пригласил сесть. Он начал меня допрашивать, задавая практически те же вопросы, что задавали нам раньше, и после часовой беседы дал мне с улыбкой подписать бумагу. В ней говорилось, что до суда мне разрешалось жить в Тюмени под надзором местного Совета, но без права выезда из города. Я сразу не понял, что говорится в бумаге, это было так неожиданно! Я подписал и потом спросил о моих двух друзьях и когда, по его мнению, начнется суд. На первый вопрос он не ответил, а относительно суда сказал, что он состоится не позже конца июня.

Я пошел в камеру, чтобы упаковать вещи. Мне не разрешили ни поговорить с моими друзьями, ни даже пожать им руки. Они были еще заключенными, я – свободным человеком. Укладываясь, я сумел написать им коротенькую записку и положить ее под книгу. Радость от освобождения была испорчена мыслями об остающихся друзьях, но я надеялся, что и они скоро последуют за мной.

Калитка тюрьмы была широко распахнута передо мной и захлопнулась с лязгом после того, как я миновал ее. Как по-другому звучало это для меня теперь! Я ехал той же дорогой, по которой проехал два месяца назад, убежденный, что она ведет меня к смерти. Я до конца еще не осознал того, что рядом со мной нет стражника, что я могу двигаться, куда захочу, и делать то, что желаю, и что меньше чем через 24 часа я буду с моими любимыми.

Поезд в Тюмень отправлялся ночью. Прежде чем он отъехал, у меня было время увидеть кузину Евгению и нашего адвоката. Он тоже был полон надежды, что мои друзья будут скоро освобождены на тех же условиях. От него я услышал интересные новости о мятеже чехословаков против большевиков в некоторых местах вдоль Сибирской железной дороги, о тревоге, возникшей среди большевистских правителей, и о расстрелах, которые могут последовать, если большевики будут эвакуировать город.

«Вы вовремя оказались вне тюрьмы, – сказал он, – и я надеюсь, и остальные тоже успеют, никто не может сказать, что случится в ближайшие дни».

Он полагал, что счастливым поворотом наше дело обязано неуверенности большевиков в завтрашнем дне. И что наиболее дальновидные из них полагают, что в случае изменений в правительстве кн. Львов, если он будет освобожден, несомненно, сыграет важную роль, и они рассчитывают на его благодарность. Возможно, что некоторое влияние на большевистских лидеров в Москве оказал и наш адвокат-социалист. Позже я подумал и о другой причине; комиссар юстиции, который оказался русским и, вероятно, хорошим человеком (какими являются большинство русских, даже если они большевики), ради наших семей спас нас от той судьбы, которая ждала нас, останься мы в тюрьме.

Комиссары, которые устроили страшную резню в Екатеринбурге в июне и июле, все были иностранного происхождения – в основном латыши и евреи. Весной 1918 года большевики были более умеренны и не истребляли «буржуазию», как они делали это несколькими месяцами позже, когда разразилась Гражданская война и угрожала их существованию и когда вслед за покушениями на некоторых из их лидеров происходило уничтожение тысяч ни в чем не повинных людей. Останься мы в тюрьме еще на месяц, мы были бы убиты, как и большинство наших сотоварищей.

Поздно ночью я отправился на железнодорожную станцию, ту самую, где несколькими месяцами раньше я провел несколько тревожных часов. Я постарался пройти к вагону незаметно, чтобы не быть узнанным железнодорожниками, стоявшими там, так как среди них могли быть люди, видевшие меня раньше и требовавшие нашего немедленного расстрела. Это была излишняя предосторожность, вряд ли кто-нибудь мог узнать меня с черной бородой, которую я отрастил во время заключения.

В то время еще не требовалось специального разрешения, чтобы получить железнодорожные билеты. Я получил один и вскоре сидел в плацкартном вагоне. Я почувствовал большое облегчение, когда поезд тронулся, весь день я не мог быть уверенным, что какой-нибудь другой комиссар, недовольный моим освобождением, не отдаст приказа о моем аресте. Есть русская пословица «Пуганая ворона куста боится», поэтому вид милиционера или большевистского чиновника заставлял меня чувствовать себя неуютно. Поезд тащился, останавливаясь на каждой станции, путешествие казалось бесконечным, тем более что я не мог заснуть. Я сидел на скамье и с интересом прислушивался к ведущимся шепотом разговорам соседей об антибольшевистском движении, начавшемся в ряде мест.

На следующий день, когда мы подъезжали к Тюмени, я с чувством тревоги услышал, что там было восстание и город находится на военном положении. Я не телеграфировал жене, так как мне хотелось появиться в городе неожиданно. Когда мы наконец приехали, оказалось, что на станции был патруль и документы пассажиров проверялись. К счастью, я встретил в поезде человека, знакомого с начальником станции, и вместо того, чтобы идти через главный выход, где стоял патруль, он провел меня через контору на улицу. Я ехал домой, и этот короткий путь показался мне бесконечно длинным.

Я не буду описывать радость и счастье, которые мы испытывали при этом неожиданном воссоединении. Есть моменты в жизни, мгновенья величайшего счастья (и большого горя), которые не могут быть перенесены на бумагу, но остаются глубоко запечатленными в сердце на всю жизнь.