Наложница фараона - [85]

— Я не всегда знаю, не всегда осознаю это, — ответила она почти обычным женским голосом, лишь чуть глуховатым. На этот раз она ответила с легкой запинкой.

Именно эта запинка как-то человечески приблизила ее к Андреасу, он почувствовал ее человеком, почти таким же, как он. Вспомнилось на миг, как он обычно раздавал милостыню, и каждому нищему говорил «добрый человек»; или женщине — «добрая женщина»… Но тотчас это воспоминание сделалось смутным, слабым, будто что-то неясное сдавило его, изгоняя из сознания юноши…

Ему захотелось уйти. Но еще одно он должен сказать ей.

— Вас, должно быть, тревожит дарственная, которую отец написал на мое имя, — спокойно заговорил Андреас. — Я не приму от него эту бумагу, я отказываюсь, мне от него ничего не нужно; а в особенности не нужно мне от него имущества и денег, которые вы полагаете своими. — Она молчала. — Но вы ведь знаете, как хочется ему показать людям, что он не обездолил единственного сына. Подумайте сами, как отвлечь его от этого его желания. Я уверен, вы преуспеете в этом. Когда-то вы преуспели в том, чтобы отдалить его от любимой жены и сына. Полагаю, за эти годы вы не утратили своей силы.

Эти последние фразы лучше было не произносить. Но Андреас уже не мог остановиться.

— Что это, Андреас, ты жалеешь о том, что тебе не достанутся имущество и деньги? — спросила она этим своим странным голосом, и глуховатое его звучание снова напомнило о женской потаенной нечистой телесности.

— Вы хорошо знаете, мне ничего не нужно от отца, — повторил Андреас.

— А от меня? — ее голос теперь зазвучал так нарочито-кокетливо-мелодично. — От меня тебе тоже ничего не нужно?

— От вас — тем более, — сухо отвечал Андреас. — Единственное, чего мне хочется сейчас, — покинуть этот дом. Укажите мне путь из вашей комнаты.

— А это? — она извернулась, будто огромная гибкая змея скользнула вертикально по стволу древесному. Раскрылась и мгновенно захлопнулась резная дверца шкафчика.

Теперь она повернулась к юноше и показывала ему небольшую доску с изображенным на ней портретом. Андреас узнал кудрявую голову и огромные глаза юноши в венке из мелких золотистых листочков. Это изображение было похоже на него. Но Андреас всегда глядел мягче, глаза у него были добрые.

— Откуда это у вас? Этот портрет ведь тоже принадлежал Гогенлоэ. Я видел этот портрет в его комнате. Он подарил вам это вместе с коврами? — невольная ирония послышалась в голосе молодого человека.

— Нет, — ответила женщина серьезно, — Я попросила твоего отца; он купил этот портрет и ковры, когда второй из братьев Гогенлоэ распродавал имущество, оставшееся после смерти старшего.

— Позовите служанку, пусть она проводит меня из этой комнаты.

— Я не хочу, чтобы ты уходил, — голос ее зазвучал переливами.

Теперь она почти просила, почти умоляла. Но это проявление ее слабости вызвало лишь Ответную жесткость юноши.

— Чего вы хотите от меня? Того же, чего хотелось и Гогенлоэ? Он ничего не получил, потому что я полагаю мужеложество пороком и грехом. Вы тоже ничего не получите, потому что не меньшим грехом полагаю я и блудное сожительство с мачехой.

— А свое сожительство с женой чем ты полагаешь? — спросила она с этой женской мелодичностью порочной.

— Я хочу уйти отсюда, я не хочу говорить с вами.

— А я не хочу, чтобы ты уходил!

Надвинулась на него, будто змея с приоткрытой красной пастью, готовая теснить, душить, удушать скользким, гибким и тяжелым телом…

— Я ненавижу вас, я не дам вам прикоснуться ко мне! — закричал Андреас.

Чуть отпрянула.

— Ах, Андреас, напрасно ты меня боишься…

— Я не боюсь! — он отвечал быстро, машинально, и вздрогнул.

Но она продолжала, будто и не слыша его слов.

— Этот юноша на портрете так похож на тебя! Когда-то, много столетий тому назад, я его знала…

Теперь она говорила нарочито, но с какой-то мелодической протяжностью, почти молящей…

Но Андреас приободрился. Разум его заработал быстро.

Этот юноша похож на него. Этот юноша — его предок. Она знала этого юношу. Они как-то связаны. Но нет, это не связь любовная… Но и не открытая или скрытая вражда, не противничество… Она хочет одолеть его… Если она одолеет его, она сделается сильнее… Если ей удастся вступить с ним в телесную связь, это и будет значить, что она одолела его. Это было и до этого юноши, тогда у них были, у него и у нее, другие обличья… Но не всякий потомок этого юноши имеет в себе его силу. Андреас имеет! И она искала и нашла его отца… И сейчас она хочет одолеть… Но она никогда не одолеет его… И вот еще одно простое…

Невольно Андреас заговорил вслух.

— Теперь я понял, почему вы не могли сделаться знатной госпожой фон Гогенлоэ. Вам нужен был мой отец. Ведь только будучи моей мачехой, вы, склонив меня к блудной связи, сделаете меня совсем грязным. Но этого не будет!..

Андреас вдруг замолчал, озаренный внезапно одним странным осознанием. Мгновенно углубленный в это свое осознание, он даже перестал видеть, замечать эту женщину…

Значит, он сопротивляется, не дается ей. Нет, он не борется с ней, не стремится победить, убить ее (а можно ли убить ее?). Но он ей сопротивляется, потому что не хочет, чтобы она вступила с ним в телесную связь. Когда-то он противился Гогенлоэ. Но противился иначе. Андреас почувствовал в нем человека и победил своей добротой дурное в нем. А эту женщину Андреас ненавидит. И не может одолеть свою ненависть. Но разве эта женщина — человеческое существо? Разве можно ей сказать: «добрая женщина»? Да, на какой-то миг что-то человеческое проблеснуло, когда она говорила, чуть запинаясь… Но нет, Андреас не может почувствовать в ней человеческое чистое существо… И ведь Андреас уже сколько дней не раздавал милостыню, не произносил, обращаясь к нищим: «Добрый человек», «добрая женщина»… Почему? Потому что вдруг захотел зажить не своей жизнью. И почему захотел? Соблазнился тем, что вот такой, не его жизнью живет много людей. Но ведь и его жизнь они почитали правильной, правильной для него, и они любили его… И вот совсем немного он отступился от себя, и уже стал слабый, и не может почувствовать доброе даже в этом существе. А мог бы! И тот юноша в золотом венке мог!.. Но все равно она его не одолеет. И когда он уйдет от нее, он покается в церкви, и у той девочки он попросит прощения за то, что смутил ее, он не пригоден для той любви, которая нужна ей, она еще встретит любовь, которая нужна ей; а он, Андреас Франк, станет прежним. И он вернется в мастерскую Михаэля, ведь это тоже часть его жизни; это его испытание; нужно, чтобы его за это обижали такие люди, как настоятель… Да, Андреас будет прежним Андреасом. И мать обрадуется… И снова он будет питать человеческие души добротой… И сейчас он выдержит… Ах, лишь бы выдержать сейчас… Может, и это, то, что сейчас, такое испытание… И молился ведь святой Андрей Константинопольский за тех, что его били, бранили, оскорбляли… И святой праведный Иосиф Прекрасный не поддался, когда соблазняла его жена Потифара… И святой апостол Андрей не бежал испытаний, и на кресте молил Господа, чтобы Господь не попустил ему быть снятым с креста, на коем святой апостол Андрей был распят во имя Господне…