Наложница фараона - [8]

— Андреас дарит это вам, хочет, чтобы вы этого петуха оставили у себя, — с мягкой улыбкой произнесла молодая мать и чуть приподняла ребенка, поудобнее пристраивая его на руках и словно бы показывая его обоим мужчинам. Она смотрела на сына с материнской нежной гордостью, но видно было, что она сдерживает эту свою гордость и в силу природной деликатности и словно бы опасаясь сглазить своего такого красивого и умного мальчика. Родители прекрасно понимали смысл звонкого лепета. Когда Вольф сунул подаренную игрушку за пазуху, Элиас вынул из суконного, вышитого мешочка, привешенного к поясу, свои стеклышки в серебряной оправе, и поднес к глазам. Маленький Андреас тотчас потянулся к ним, схватил, зажал в кулачке и, звонко смеясь, поднял ручку. Отец тоже весело смеялся.

— Спасибо тебе, Андреас, — Вольф протянул мальчику свою большую руку. — Эту драгоценную птицу я отдам своей дочери Алибе и скажу, что это подарок молодого красивого господина.

Мальчик внимательно, с широко раскрытыми сияющими глазами слушал говорящего. Затем со смехом разжал кулачок и выпустил стеклышки в серебре. Но отец был начеку и успел вовремя подхватить сверкнувшую книзу вещицу.

Пока играли с ребенком и радовались ему, Элиас как-то почти неприметно и для себя и для остальных успел представить гостя своей жене. Она со своей деликатной и мягкой веселостью сказала Вольфу что-то незначительное, из тех слов, что не могут запомниться, но оставляют приятное милое впечатление. Отец взял мальчика у матери. Хозяйка тихо отдала нужные распоряжения служанке. Та быстро и охотно принялась накрывать на стол. Появились на скатерти белые фаянсовые тарелки и чашки, разрисованные тонким голубым узором, серебряные бокалы, фляги и блюда. Свежие салатные листья, политые горячим уксусом, пахли остро и приятно. Элиас и Вольф осознали, как сильно успели проголодаться. Вольф подумал было, что ему следует поспешить домой, но не хотелось уходить из этой уютной нарядной комнаты, такой же милой и красивой, как молодая хозяйка этого дома. Солнце уже заходило, но еще было по-летнему светло, в раскрытые окна заглядывала диковато-ароматная листва молодых лип. Хозяева и гость разместились за столом. Мальчик сидел на коленях у отца. Для маленького принесли вареное яйцо, вкусный творог и чашку молока. Отец начал кормить его маленькой серебряной ложечкой, ребенок то пытался отнять ложечку у отца, то, выпячивая губки, серьезно выдувал воздух из ротика, то звонко говорил, лепетал, обращаясь ко всем сразу. Наконец мать взяла его к себе и стала кормить сама, одновременно ухитряясь набирать на ложку кушанье и для себя со своей тарелки, ловко и легко, как это умеют женщины.

Взрослые ели треску в масле, копченую жирную сельдь и вареную говядину, приправленную квашеной капустой. Все было вкусно приготовлено. Затем служанка подала круглые спелые яблоки на серебряном узорном блюде и легкое белое вино в голубом кувшине. Посреди стола поставлены были серебряные приборы в виде маленьких кораблей, в них насыпаны были соль, перец и корица; каждый мог по собственному вкусу приправить кушанье или вино. Сладковато-острый запах пряностей, сам вид изящных серебряных корабликов, вероятно, невольно пробудили в душе гостя какую-то мечтательность. Он задумался и словно бы на какие-то мгновения ушел в себя, почти не замечал, где он и кто с ним. Но из сидящих за столом только маленький мальчик почувствовал внезапное настроение гостя. Андреас решительно потянулся к Вольфу, тот улыбнулся почти машинально и взял мальчика на колени. Андреас пытливо, чутко и серьезно касался пальчиками его впалых одряблевших щек и вдруг быстро подавшись вперед всем своим легким худеньким тельцем и повернув головку, указывал вытянутым пальчиком на серебряные кораблики, и тотчас снова гладил колкие щеки гостя. Огромные черные глаза ребенка глядели пристально и ласково-тревожно, словно он понимал, что этот человек нуждается в утешении и сочувствии, и спешил подать ему искренне эти утешение и сочувствие. Больной усталый гость был тронут и несколько изумлен. Сначала он молчал, отвечая мальчику, словно равному, лишь благодарным взглядом. Затем бережно и нежно-нежно поцеловал детские пальчики и произнес смущенно, из одной лишь потребности хоть что-то сказать:

— Бархатные ручки…

Отец и мать смотрели молча. Они были достаточно умны, чтобы понимать, что эта способность тонко чувствовать, так рано раскрывшаяся, быть может, драгоценнее ума и красоты. Они и радовались и тревожились, сознавая, что именно это богатство чувств сделает их мальчика, одаренного и умом и красотой, особенно хрупким. Поэтому оба молчали. Но вот мать быстро взяла маленького к себе, поцеловала щечки и прижала ребенка к груди.

* * *

Элиас сказал, что велит слуге проводить Вольфа и донести его мешок. Но Вольф отказался поспешно и решительно. Элиас глянул на него и согласился с ним. Гость простился с любезной хозяйкой и посмотрел с невольной грустью на уснувшего у нее на руках мальчика.

— Погоди, я сам немного провожу тебя. — Элиас вышел в прихожую, где Вольф уже взвалил на плечи свой мешок и снова сделался мрачным, замкнутым и угрюмым.