Наложница фараона - [75]

Андреас немного призадумался. Участвовать в иудейском празднике он вовсе не желал, но отказаться от такого церемонного приглашения было бы неучтиво. И он пошел с мальчиком.

В еврейском квартале мальчик направился прямо к большому дому раввина Элиаса Минца. Привратник впустил мальчика и Андреаса. В зале, где на стенах висели широкие — в самых разных оттенках алого — узорные ковры, уже собралось много мужчин с покрытыми головами. Одни были в шапках, отороченных мехом, другие — в круглых, шитых золотом, третьи — в фетровых с такими небольшими твердыми полями. Андреас заметил Михаэля с сыном, и Маркуса и Бэра, дружелюбно улыбнувшихся ему.

Элиас Минц, плотный светлобородый человек в бело-золотистом одеянии, вышел вперед и подошел к гостю. Андреас смутился.

— Скромное милосердие этого христианского юноши, — начал раввин, — может служить примером для многих молодых людей нашей общины. Он творит милостыню, не помышляя о вероисповедании, но думая лишь о нужде и нищете несчастных, которым он отдает свои последние деньги. Но и его цветущей юности не чужды простые человеческие радости. Мы знаем, что он приглашен на пир в ратуше, а у него нет достойной нарядной одежды. Это огорчает его, как и должно огорчать такого молодого человека, но все же он последние свои деньги отдал нищим у синагоги. Этот юноша, Андреас Франк, обучен ремеслу в нашем квартале почтенным Михаэлем. То, что этот юноша приглашен в ратушу вместе с лучшими, достойнейшими ремесленниками христианского города, — честь и для нас. Поэтому все мы просим его принять эти собранные нами для него деньги, чтобы он мог на эти деньги заказать себе нарядное платье.

Тут выступил из группы стоявших у двери Михаэль и подал раввину большой кожаный кошель. Раввин протянул кошель Андреасу.

Андреас был тронут. Эта праздничная комната, нарядные люди, умная добрая эта речь, — все вызывало слезы на его глазах. Он взял кошель левой рукой, а правой — рукавом — невольно отер глаза. И распрямившись, посмотрел на Элиаса Минца — глаза в глаза. Радостно прочел он в глазах раввина понимание, почему Андреас не может остаться и принять участие в иудейском празднике. Стало быть, и этот человек разделял мнение Андреаса, что христиане и иудеи не должны и не могут молиться вместе. Андреас низко поклонился — сначала — Элиасу, а затем — одним поклоном — остальным собравшимся. Раввин приблизился к юноше и положил ему ладони на плечи. Андреас увидел, что Элиас Минц залюбовался его красотой, и тотчас Андреас опустил глаза смущенно.

— Прежде, чем мы простимся с тобой, Андреас Франк, — сказал раввин, — позволь нам рассказать для тебя одну старинную притчу… — Раввин повел рукой и подошел к нему Ари в праздничной одежде. — Расскажи эту притчу, — сказал ему раввин.

Андреас увидел, что его племянник гордится возложенной на него ролью, и Андреасу было приятно.

— Однажды устроена была в синагоге большая праздничная трапеза, — так заговорил Ари. — И некий бедный, но одаренный большим разумом толкователь священного писания тоже был приглашен. В своей бедной одежде он пришел и смиренно пристроился с края. Перед ним даже и позабыли поставить кушанье. Посидел он, подумал, затем поднялся тихонько и вышел. Миновало совсем немного времени и вдруг увидели его, входящего с важным видом, одетого богато. Решили тотчас, что это, должно быть, неспроста. Усадили его с поклонами на лучшее место, поставили перед ним лучшие кушанья. А он, немного оттянув рукав своего нарядного платья, которое одолжил ему его близкий друг, торжественно произнес: «Кушай, моя нарядная одежда, кушай. Ведь это угощение предназначено вовсе не мне, а тебе».

— И что же это означает? — спросил раввин.

Ари, покраснев от радостного удовольствия, посмотрел на Андреаса и сказал:

— Это означает, что Андреас и сам по себе достоин всего самого лучшего, в какую бы одежду его ни одели!

Раввин удовлетворенно кивнул головой и ласково простился с Андреасом.

* * *

Андреас быстро шел по улицам еврейского квартала. Сначала мысли были какие-то радостно-слитные. Затем промелькнула мысль о том, откуда же узнали о его желании иметь праздничную одежду; но это было совсем понятно, ведь Андреас поделился со своим племянником Ари, как-то раз обмолвился, почти случайно, и сам позабыл… Но теперь надо было скорее все заказывать, времени-то оставалось совсем мало.

И Андреас сломя голову помчался к портному, а от портного — к башмачнику…

* * *

Много-много лет спустя еще жили в городе совсем уже дряхлые старики и старухи, которые, несмотря на свою дряхлость и уже слабую старческую память, помнили, до чего красив был Андреас Франк на пиру в большом зале ратуши, на второй день Рождества.

Тогда Андреасу было двадцать лет. Костюм его был сшит из белого с легкой голубизной плотного шелка. Короткая модная куртка с узкими рукавами перетянута была золоченым ремешком. Тонкая серебряная цепочка с подвеской в виде кораблика, сделанного из одной большой жемчужины и золотых тонких проволочек, обвивала смуглую шею и спускалась на яркий белый шелк одежды. Белые чулки обтягивали длинные стройные ноги. Чуть вился назади, когда Андреас шел, легко ступая, короткий пышный белый шелковый плащ, подбитый и опушенный тонко-пушистым темным дорогим мехом. Темные-темные, изящно подровненные кудри юноши украсились новой шляпой из белого фетра с голубым — сверху — выступом-колпачком из голубого бархата. Туфли были как раз для танцев — самые модные и щегольские — кожаные, с длинными загнутыми носками, и на высоких широких каблуках, в которые вделаны были маленькие колокольчики. И при этом при всем очаровательное светло-смуглое и чуть продолговатое лицо, и прелестные сияющие темные миндалевидные глаза и эти тонкие, почти черные густые ресницы…