Наложница фараона - [42]

Вот уже они все стояли за столом. И тут она вспомнила, а странно ведь, что могла она это забыть. Да нет, не забыла, а просто как-то скрыто помнила… Ведь он едет! Он сейчас будет здесь. Как же она стоит здесь, ведь она должна бежать встречать его…

Она кинулась к одной из отворенных дверей… А он уже входил. Он был живой, улыбался ей. Но если улыбается, значит, она красива… У него было прелестное, милое лицо. Чистое, смуглое, живое, с большими темными глазами, и ресницы темные длинные. Он улыбался ей мило, доверчиво и радостно. Теперь он не был безумен. Он был нарядно одет, чулки были красивые, черные, а еще одежда из темно-вишневого бархата, и оторочена темным нежным мехом.

Он сразу увидел ее. Он ускорил шаг. Она бежала к нему. Он раскинул руки и обнял ее, она прижалась к нему, обхватив его за пояс. От него пахло нарядной новой одеждой и чистым живым человеческим телом. Он взял ее за руку и повел к столу.

Гости все стояли вокруг стола. Они не могли сесть. И говорить не могли. Вдруг она увидела отца. Он тоже был в нарядной темной одежде. Тоже молчал. Он улыбнулся и стоял с золотым бокалом в руке. Он приподнял бокал и выпил. Тогда они вдвоем сели рядом торжественно во главе стола. Она подумала, как же она забыла об отце. А вот ведь отец все сделал для нее. Она посмотрела прямо на отца и улыбалась ему. Они трое стали есть и пить. Остальные просто стояли. Все было очень вкусно и сладко. Он и она смотрели друг на друга и улыбались. Иногда брались за руки.

Отец снова встал, поднял золотой бокал. Тогда и он поднялся. Он повернулся к ней, обнял и нежно коснулся губами ее губ. Отец выпил вино и снова сел.

Вдруг вошла коза, ее старая кормилица, из белой складчатой повязки на голове торчали кривые острые рога. Коза хотела подойти к ним. Она посмотрела на свою кормилицу. У козы был такой вид, будто все, что здесь сейчас делалось, было неправильно, и будто коза хотела помешать, что-то такое сказать… Но отец взмахнул рукой, и коза, как слепая, ушла, цепляясь руками в широких рукавах за стены. На руках у нее были копыта.

Ей хотелось спросить у отца, что такое хотела сказать коза, почему хотела им помешать. Но не хотелось нарушать веселое и торжественное молчание. Да и не было это важно. Он был с ней и никто не мог бы помешать им. Они никогда не расстанутся.

После она вдруг мельком увидела в полированном золотом блюде, в просветах между яблоками, твердыми красными, себя, свое отражение. Было страшно, страшное печально-шутовское лицо старухи. Но зачем смотреть, если она сама решила, какая она, и никакие отражения не нужны ей.

Но рядом с собой разглядела, мельком тоже, его. И он в отражении был не такой, другой. Смуглота делалась почти лиловой, какие-то сине-зеленоватые пятна расходились по лицу от ссохшейся ссадины на его округлом лбу, а на шее было что-то кровавое — наверное, сухожилия виднелись. В отражении лицо его было неживым, неподвижным, глаза прикрыты плотными большими веками.

«Ах, он мертвый, в отражении он мертвый», — догадалась она.

Но не испугалась. Ведь это только в отражении. Они сами не видят друг друга такими. Но на всякий случай подтолкнула блюдо подальше; не хотела, чтобы он увидел себя. Ведь он мог бы обеспокоиться, даже, быть может, испугаться. Она тревожилась за него, хотела, чтобы он оставался милым и веселым.

Они еще поели и попили. Затем он встал и протянул ей руку. Она вдруг почувствовала, что их ждет долгий путь, они поедут далеко. Ей захотелось перед этим долгим путем быть ласковой со всеми, кто ее окружал сейчас. Она даже к своей кормилице обратилась бы с такими ласковыми словами, но козы не было. Они поднялись и вышли из-за стола. Держась за руки, они обошли всех гостей. Он кивал мило и учтиво. Она мило наклоняла голову, улыбалась и снова наклоняла голову. Они подошли к отцу. Радостная и благодарная, она склонилась к нему, сидящему, и поцеловала в щеку. Отец им обоим улыбнулся. Они подошли к двери. Тогда она впервые нарушила веселое и торжественное молчание.

— Благодарю вас всех за то, что вы пришли на наш праздник! — произнесла она. И чувствовала, как нежно и звонко ее голос прозвучал.

Они прошли вдвоем, держась за руки, по коридорам, ярко озаренным праздничными свечами в золотых сверкающих подсвечниках, прикрепленных к стенам. Стали спускаться по лестнице. Стало прохладно.

Потемнело. Они вышли в большой коридор с темными стенами. Здесь горела всего одна, но большая свеча, и подсвечник был железный. Стало совсем холодно. Он обнял ее и они шли, прижавшись друг к другу.

После они вышли во двор. Жестом он показал ей, чтобы она оставалась под навесом. Она стояла, обхватив плечи скрещенными руками. Снег больше не падал. Ночь была черная. Черное небо, звезд не было. Белый снег лежал на земле.

Он привел своего коня, сел сам и помог ей сесть перед ним. Он укутал ее своим темным с темной меховой оторочкой плащом, прижал к своей груди. Она почувствовала на своем лице его теплое милое дыхание. Он поцеловал ее нежно в губы.

После тронул коня. Она прижималась к нему и не смотрела на дорогу и вокруг. Она знала, что они выехали из ворот, со двора, потому что ветер стал сильнее, холоднее в открытом пространстве. Но она только прижималась к нему, с ним было тепло.