Наложница фараона - [105]

Сейчас, сидя с прялкой у постели больного сына, она вспоминала эти свои разговоры с ним, и почувствовала вдруг тягостную, гнетущую тоску. Слезы так и полились из глаз. Она подумала, как это она прежде не расплакалась, и слез почти не было, будто она и не понимала, как тяжело болен Андреас. Но сейчас слезы принесли облегчение. Она пошла на кухню, вымыла лицо, после снова взялась за прялку. Теперь она думала о том, как заплатит лекарю из тех денег, что Андреас дал ей на провизию. Но если денег будет не хватать, придется взять из тех, что он держит в своей комнате. Она его попросит… И ведь у них совсем не припасено денег на черный день, все тратили, Андреас так любил покупать все красивое… Тут она испугалась и сдавила сердце эта тягостная тоска. Но как же это, почему она так думает о сыне, будто все в прошлом? Что же это?.. Она посмотрела на его уже измученное болезнью лицо. Но ведь жара почти уже нет. Ему ведь легче…

— Прости меня, миленький, — прошептала она.

Тут вдруг подумала, что ближе к вечеру, когда больной помочится, надо будет немного мочи отлить в склянку, чтобы лекарь мог посмотреть. Затем пришла мысль, что пора приготовить суп и покормить Андреаса. Будет ему полдник. А на обед не сварить ли ему куриное мясо на пару?.. И поноса и рвоты больше нет, это хорошо…

Она уже хотела встать и идти на кухню, но тут ей показалось, что сын сейчас откроет глаза, и она решила подождать. И правильно поступила. Прошло совсем немного времени и он очнулся от своей дремоты. Открыл глаза и снова посмотрел хмуро, замкнуто и тревожно.

— Голова не болит? — спросила она.

— Нет… — он говорил медленно и глухо. — Только слабость…

— Сейчас опять покормлю тебя, — она уже хотела снова идти на кухню, но сын остановил ее.

— Подожди… — он помолчал. Мать ждала, понимая, что ему, слабому, больному, трудно сосредоточиться.

Он снова заговорил.

— Топорик… — произнес он. — Мама… Помнишь?.. У нас есть… мясо разделывают… Я принес?..

Она не могла понять.

— Что, Андреас? Какое мясо? Я купила, вчера утром…

— Нет! — в голосе его слышалась капризность больного, измученного слабостью. — Нет!.. Топорик я принес?.. теперь… сейчас… принес?..

Она решила, что он бредит, мысли у него мешаются. Присела на край постели. Как же успокоить его?.. Между тем, у него и вправду мысли мешались. Он случайно взглянул на скатанную в углу постель, на которой мать спала ночью у его кровати.

— Это что?.. — заговорил он все так же прерывисто. — Не было…

Теперь она начала понимать, как он говорит. Нет, слава Богу, он не бредит.

— Это я ночью здесь спала, Андреас, чтобы возле тебя быть. Ты не сердишься?

— Нет… — он устало прикрыл глаза. — Тебе жестко… на полу… жесткий…

— Нет, нет, солнышко! Я плотный тюфяк взяла и одеяло толстое. Мне жестко не было. А когда я здесь, рядом с тобой, мне спокойнее. Ты уж не сердись на меня.

— Я не сержусь… — он не открывал глаза.

— Тебе ничего не нужно? — спросила она.

— Погоди… Топорик… Я принес топорик?.. Сегодня… я принес?

— Нет, Андреас, — отвечала она серьезно, пытаясь понять его. — Нет, Андреас, миленький, ты не приносил никакого топорика вчера…

— Сегодня утром… — нетерпеливо произнес он.

— Сегодня утром ты не вставал, не выходил никуда.

— Я вернулся утром…

— Нет! Вчера вечером… Без памяти упал у лестницы… Я тебя нашла; так забеспокоилась вдруг, вышла, а ты лежишь…

Она вздрогнула. Вчера она не испугалась, потому что спешила помочь сыну. И вот она как бы пережила этот непережитый страх сейчас; и сама удивлялась, как она могла вчера не дрожать, не плакать…

— Ты заболел, простудился сильно, — продолжала она. — Не надо было тебе идти к отцу в такой холод…

— Сегодня… утром… — изнуренно пробормотал он.

— Нет, нет, Андреас, клянусь тебе! — она поняла, что для него это почему-то важно. — Клянусь тебе, ты вчера вечером вернулся. Днем пошел к отцу, вечером вернулся. Упал у лестницы. И никакого топорика не приносил…

— А есть у нас такой топорик — мясо рубить?

— Есть, — мать закивала.

— Тогда… иди, посмотри, на месте ли он… Покажи мне…

Она побежала на кухню. Ей передалась тревога сына. А вдруг нет на месте этого топорика? А для Андреаса это зачем-то важно. И Андреас болен, его нельзя тревожить… Вдруг нет этого топорика? Что она скажет сыну?..

От волнения она даже и вправду сначала не могла найти этот топорик для рубки мяса. Быстрыми шагами ходила по кухне, переставляла посуду, тревожилась все сильнее… Ведь Андреас ждет!.. Наконец увидела топорик, она сама недавно вычистила его… Кинулась к сыну…

— Андреас, вот!.. Этот, Андреас?..

Он посмотрел внимательно. Она приподняла топорик, чтобы он лучше мог видеть.

— Но когда ты нашла меня… у лестницы… не было со мной?..

— Нет, Андреас, нет! Не было топорика. И ушел ты днем без топорика. Я клянусь!.. Хоть спасением души своей поклянусь!..

— Не надо… — он, пока говорил, вроде бы как-то даже окреп, голос зазвучал потверже. — Не клянись… Ты скажи лучше, крови не было?.. На моей одежде…

— Нет, Андреас, это правда! Я, когда увидела тебя, позвала на помощь Клаппера, того, что внизу живет. Он пришел, и его жена, и слуга… Ни капельки крови, ни царапины, слава Богу!.. Уже думали, что на тебя напали, ограбить хотели, слуга Клаппера думал так… Но вот ведь ни капельки крови… И кошель на поясе цел… — она невольно рассмеялась нервически. — Это Клаппер сразу углядел кошель… И ни капельки крови, Андреас, ни царапины!.. И топорик, видишь?.. — она еще повыше приподняла топорик. Теперь она поняла, что ее сын почему-то думает о себе что-то плохое; и ей даже и не хотелось знать, что же это; потому что она знала, что это неправда. И Андреас должен убедиться в том, что это неправда, то плохое, что он подумал о себе. Это неправда. И сейчас нужно одно: успокоить Андреаса!..