Наковальня или молот - [7]

«Я и без тебя вижу, что это книга, а не кирпич».

«Роман», — говорю я с гордостью.

«Роман?»

Дома у нас и слова такого не слыхали. Все посмотрели на меня с удивлением, а ребятишки — те просто онемели… Ну так вот. Я, как ты знаешь, сплю внизу. Очень люблю свою комнатку. У меня там деревянная кровать, столик и керосиновая лампа. После ужина я пошел к себе, мама постелила мне, задернула занавески и пожелала спокойной ночи. Я сразу же ухватился за книгу. Читаю. И чем дальше читаю, тем больше она мне нравится. Потом глаза у меня стали слипаться, и я, чтобы прогнать дремоту, принялся ходить по комнате и читать вслух:

«Я был с вами откровеннее, чем с другими; вы видите, что такие люди, как я, не имеют права связывать чью-нибудь судьбу со своею»…

И вдруг слышу за дверью шепот. Распахнул дверь и вижу отца с матерью, сонных, дрожащих, испуганных. Отец держит в руке старинный пистолет.

«Что случилось?» — говорю.

«Кто у тебя?» — строгим голосом спрашивает отец, оглядывая комнату.

«Никого».

«А с кем ты разговаривал?»

Они волнуются, а меня смех разбирает.

«А ну-ка, — прикрикнул старик, — признавайся, куда ты спрятал того, с кем ты разговаривал?» — и заглянул под кровать.

Еле-еле их успокоил…

Пологие склоны Люлина уходили вверх. Вокруг простирались луга, шумели молодой листвой буковые леса, пахло свежей, умытой дождем зеленью. Друзья ненасытно любовались весенней красотой земли. Они шли, не чувствуя усталости.

— Я, Петко, буду защитником народа, как Рахметов. Знаю, у меня хватит на это сил. Одного лишь мне не хватает — времени. Весь день топчусь у наборной кассы, складываю из литер мертвые истины, мысли тупоголовых государственных деятелей и продажных писак. Как мне все это опротивело! Как хочется набирать такие слова, от которых в сердцах рабочих разгорится пламя! Весь этот старый, опустошенный мир надо сжечь, чтобы он сгорел дотла вместе со всей его ложью и порочностью! Дядя Гаврил мне частенько советует побольше читать. И я читаю. Ночами. Усилием воли прогоняю сон, но иногда чувствую слабость, кружится голова.

— Устал ты. Нужно спать побольше.

— Так и лучшие годы проспать недолго. Когда же учиться? В революционную борьбу нужно вступить сильным, во всеоружии, знать как следует Маркса и Энгельса. Знаешь, иногда мне кажется, что я вижу будущее совсем ясно, и понимаю, что для меня в жизни существует только один путь: отдать все силы борьбе с капиталом. Хочу быть воином армии социализма. Великое это дело!

Петко с удивлением смотрел на товарища, словно видел его впервые. Глаза Димитрова сияли, отражая самые сокровенные переживания души.

Юноши углубились в лес. Ветви буков шатром сомкнулись у них над головой. Долго шли молча, поглощенные своими мыслями. Неожиданно перед ними вырос монастырь с кособокими хозяйственными постройками, выбеленными известью. Из открытой двери монастырской церкви шел запах ладана, слышалось протяжное пение, заглушаемое журчанием источника. Друзья, разгоряченные долгой ходьбой, напились воды, осмотрелись.

— Никого. Мы первые. Пойдем их встречать, — предложил Петко. Они повернули обратно, вновь пересекли лес и, выйдя на поляну, стали ждать. Завидев группу рабочих-печатников, поднимавшихся по склону Люлина, они радостно закричали и принялись подбрасывать вверх шапки. Товарищи ответили им тем же. Следом за рабочими ехали две телеги, нагруженные разной снедью и одеждой. На одной из телег сидел фотограф с допотопным фотоаппаратом.

Шумная компания устремилась в лес. Внезапно Георгий остановился, поднял руку и крикнул:

— Что это мы бредем, словно орда башибузуков? А ну, стройся в колонну!

Все построились: впереди шел знаменосец с красным знаменем, за ним председатель профсоюза печатников и другие руководители профсоюза, женщины, дети, рабочие. Так и прибыли в монастырь.

Монахи с удивлением смотрели на алый стяг и шумную колонну экскурсантов. Прибывшие дружно разгрузили телеги, собрали сухие сучья, разожгли костер. Женщины занялись приготовлением обеда. Мужчины заглянули в монастырские кельи, побродили по двору, то и дело нетерпеливо поглядывая в сторону костра.

— Господи прости и помилуй! — доносились из церкви унылые голоса монахов.

Обедали на зеленой лужайке. Женщины разостлали белые скатерти, разложили ломти хлеба, а Георгий и Петко начали разносить тарелки.

— А ну, Георгий, давай сюда!

— Помилуй мя, Петко-о-о! — протяжно затянул шутник и весельчак Стоян Кечеджиев, у которого на жилетке висела цепочка от часов. — Я, братцы, в церковь сейчас ходил и господу-богу молился: ниспошли, о господи, рабу твоему Стояну часы марки «Зенит». Увы, моя просьба осталась без ответа. Хоть ты, Петко, смилуйся надо мной, дай мне кусок мяса побольше!

В ответ зазвенел дружный смех. Обедали долго. Но вот стук ножей и вилок умолк. Некоторые принялись искать местечко под деревьями — траву помягче и кружевную тень. А человек двадцать рабочих отправились дальше в горы. Шествие замыкал фотограф. Вскарабкались на вершину, с которой открывались поросшие лесом западные склоны Витоши, далекие Перникские возвышения. Тысячи рабочих добывали там уголь. Георгий Димитров мечтательно глядел на этот очаг будущих бурь.