Наказание и преступление. Люстрация судей по-харьковски - [3]

Я убежден, не бывает ворующих людей, которые бы шли на кражу планируя убийство сразу четырех человек, да еще подгадывая убийство судьи в день правосудия. А то что преступление было выполнено по заранее обдуманному плану — это факт.

Вот и ответ на поставленный вопрос о маленьком резонансе. Все три официальные версии не выдерживают малейшей критики, т. е. официально говорить об этом преступлении с такими официальными версиями — смешно, поэтому и помалкивают все.

Но если рассуждать здраво, то значит, если есть преступление, обязательно должна быть и здравая его версия, т. е. его реальный мотив. И он конечно есть, и его конечно наша СИСТЕМА понимает, она не глупая, но он не озвучивается и тщательно скрывается СИСТЕМОЙ, по крайней мере сейчас, потому что он олицетворяет побочный эффект функционирования СИСТЕМЫ, и доказывает, обличает ее настоящую сущность.

А этого СИСТЕМА позволить не может.

Размышляя обо все этом, у меня часто в памяти всплывает роман Валентина Пикуля «Честь имею», где он упоминает о том, что преподаватели юридического вуза еще при царе Николае ІІ не скрывали от своих студентов того, что преступление — это нормальная реакция нормальных людей на ненормальные условия.

Убийство семьи четверых человек и их обезглавие, отсечение головы еще живому сыну на глазах у еще живого отца-судьи в день работников судебной системы — все это не поворачивается язык назвать нормальной реакцией нормального человека на любые условия.

Получается, что ошибались Пикульские преподаватели? Возможно, формулируя свой трактат, царские умы, будучи тоже людьми нормальными и адекватными, живя в свое время, тоже не могли даже представить себе, что человеческие пороки могут достигнуть такой безграничности.

А если не ошиблись? Тогда получается, что преступник не такой уж зверь? А если так, то что же тогда спровоцировало живого человека, которого тоже родила мать, на такое зверство? Что за такие «ненормальные» условия образовались вокруг него? Каков настоящий мотив убийства?

Пролог

Пуля уже торопился, но внешне этого не было заметно. Он шел по субботней выходной пустынной улице размеренной походкой, чтобы не привлекать лишнего внимания. Классное выдалось сегодня утро, по-декабрьски низкое, но яркое утреннее солнце отбрасывало тени на усыпанную свежим чистым снегом землю. Мороз был не большой, но достаточный, чтоб хруст снега под ногами приятно сопровождал каждый его уверенный шаг. Ветра практически не было и дыхание приносило истинное удовольствие. Хотелось побежать, чтобы дать нагрузку на организм и усилить вздох, а потом побольше затянув в себя чистого воздуха, насладиться жизнью.

На секунду Пуля подумал о том, как бы он наслаждался ею, если бы его жизнь не сложилась так, как сейчас, а пошла по другому сценарию. Наверняка он такой пригожий выходной день посвятил бы семье, и скорее всего это была бы горнолыжная программа для всех ее, наверняка многочисленных, членов. Пуля вспомнил, как когда-то давно, еще в той жизни, они с женой на пригородном небольшом спуске, где в степях Украины уже тогда стоял подъемник на затяжной холм, пытались поставить на лыжи еще маленькую, трехлетнюю дочь Настю, а она начинала плакать, как только на нее одевали маленькие, детские, но настоящие горнолыжные ботинки с фиксацией голеностопного сустава. Чуткий, любящий папа тогда конечно почувствовал маленькое чувство досады за то, что некоторые чужие детки такие смелые и продвинутые, и в таком же возрасте, с легкостью самостоятельно спускаются с самой высокой точки горки, а его любимая малышка плачет и боится даже самих ботинок. Но даже эта досада генерировала тогда в душе Пули сгусток любви, энергии и желания проявить любое необходимое количество терпения и участия к этому человечку, чтоб сделать ее всесторонне развитой и счастливой.

От напоминания существования когда-то отцовских чувств, у Пули удушливо защемило в груди, и он подсознательно, как по запрограммированному алгоритму сразу же переключился от воспоминаний к реальности.

В который раз он привычно пробежался взглядом по фасадам зданий в поисках возможных видеокамер, которые могли его сейчас зафиксировать. Яркое солнце и морозец были наруку ему. Большие солнцезащитные очки, капюшон и небрежно повязанный шарф скрывали его лицо, и не вызывали ни у кого удивления от такого вида, и не привлекали ненужного внимания.

Да, в такую погоду особенно хотелось жить, причем как-то активно, не на печи. И тут же подумав о печи, Пуля сразу вспомнил фрагмент его собственного счастливого детства, когда он со своими старшими двоюродными сестрой и братом, которые по фактическому родству доводились ему реально тетей и дядей, они в деревне у бабушки сначала долго катались с горки в огромных сугробах на санках, а потом высушивались и отогревались на горячей лежанке. Это было бесподобное удовольствие, и жаль, что в современной жизни такой единице мебели как лежанка, не нашлось применения. После прогрева костей на лежанке в программе были обалденные бабушкины пирожки, и наконец интереснейшая на тогда карточная игра «в дурака» в компании еще и со старенькой прабабушкой, которой приходилось тогда проигрывать четырнадцать раз подряд, не замечая из-за слабого зрения, как они все безбожно мухлевали. Хотя сейчас Пуля подумал о том, что все она замечала, но не подавала вида. Для нее выигрыш был совершенно не интересен, она просто по-своему наслаждалась жизнью, наблюдая, как ее детвора до коликов в животах хохотали от своих же мухлежей, и радовались, что это сходит им с рук, и что они не остались в дураках. Пуля подумал, что она в эти минуты, в свои восемьдесят с лишним, была счастлива. А что можно еще счастливее для себя пожелать на такой возраст, чем пусть и проигранная партия в карты, но в компании хохочущих до слез, здоровых и счастливых, родных и любимых внуков и правнуков. Круто!