Накануне - [7]
— …перед рабочим классом покрупнее задачи: нынче надо крепко, под самый корень брать. Пора от таких забастовок, розничных, вообще, выступлений, переходить к общей организованной борьбе за общие требования. Пора выходить за фабричные стены — на улицу.
"На улицу? — задохся от волнения Ефимов. — Это что ж будет? К чему зовет?"
А Сосипатр продолжал. В цехе тихо стало совсем: никто не шаркнет, не кашлянет.
— На улицу надо выходить, товарищи. В уличных выступлениях соединяться — по районам, по заставам, по всему рабочему городу. Рабочих в Питере — четыреста тысяч. Одних нас, металлистов, без малого тысяч сто шестьдесят… И вся беда в том, что мы еще — вроссыпь, без единства живем… А если мы соединимся, — такая сила будет, товарищи! Прямо скажу необоримая сила. Начнем выступать вместе в общих демонстрациях, под общим кличем, — каждый эту силу почувствует и поймет… И поймет, что одна у рабочих дорога и борьба одна, — и в каждом из нас от этого силы вдесятеро прибавится. Вот с девятого, я предлагаю, так и начнем.
Голос чей-то перебил тонким вскриком:
— На расстрел зовешь? Как в пятом году было.
Ефимов хихикнул тихонечко:
— Гришка старается… Ах, и мастак же, стерва… А ну-кася, Сосипатр, вывернись… Что это… Смеется, никак…
Сосипатр смеялся действительно. И голос — еще звонче.
— Нашел чем пугать. Безусловно, правительство войска выставит. Встретимся… Но нынче, я скажу, солдат не тот, что до войны. И в пятом году не каждая винтовка стреляла, а сейчас… На массовки, у нас же, в лесу, за Айвазом, мало ходит солдат?.. Солдату от войны — еще круче нашего… Нам только б сойтись, только бы встретиться, только б дошло до них правильно, чего мы, рабочие, хотим, за что боремся… В казарму, как в тюрьму, не пробраться живому слову, а на улице рта не зажмешь: услышат! А услышат — побратаемся живо.
— А не побратаемся — сомнем к черту, дьяволу, — задорно отозвался голос, и Ефимов за слуховым ходом своим без ошибки отметил: Никита, первый на заводе гармонист и забияка. — В пятом рабочих поп-провокатор вел аллилуйя, а нынче…
Дальше Ефимов не смог дослушать. В дверь постучали тем особо осторожным, вкрадчивым стуком, каким никогда не стучат рабочие; да и некому из рабочих стучать — все на летучке. Мастер отпер торопливо. И в самом деле; рассыльный из конторы.
Директор спешно требует господина Ефимова.
Глава 6
Однофамильцы
В кабинете директора с порога еще увидел Ефимов серебряные жандармские, с красной просветиной, погоны и знакомого толстого пристава. Пристав кивнул ласково и сказал, наклоняясь к сидевшему рядом усатому ротмистру:
— Вот-с, он самый: мастер Ефимов.
Жандарм подщелкнул шпорой, по-прежнему сидя вразвалку, протянул руку. Ефимов с почтением пожал мягкую ротмистрскую ладонь: в эдакое смутное время нет человеку полезней протекции, как жандармская.
Жандарм спросил, поигрывая серебяным пузатеньким наконечником аксельбанта:
— Разрешите осведомиться, уважаемый… как имя-отчество? Петр Семенович? Ваш цех на заводе — самый беспокойный по сообщению господина директора…
Он наклонился в сторону письменного стола, за которым сидел директор-распорядитель, и директор, поспешно наклонясь навстречу жандармскому кивку, подтвердил тенорком:
— Так точно. Можно сказать без преувеличения: руководящий цех.
— Так вот, уважаемый Петр Семенович, будьте добры указать, кто у вас там… главный заводчик смуты, — заглавный, так сказать, оратор-организатор.
Сосипатр? Так теперь надо сказать! Но язык не повернулся. У мастера даже в виски стукнуло. С чего это… не сказалось. Потому что лучший работник в цехе? Или потому что первый раз? Сказалось сразу другое, уже привычное имя:
— Покшишевский.
Жандарм кивнул равнодушно:
— Имеем сведения. Проходит у нас по списку социалистов-революционеров. Звание вроде как динамитное, однако сейчас, как изволите знать, динамитчики эти за войну до победного конца. Со всеми здравомыслящими верноподданными. Черт с ним, пусть пока бродит… Нет, вы мне такого назовите, что против войны: это признак вернейший.
На этот раз имя сказалось легко:
— Сосипатр Беклемишев.
— Как? — расхохотался ротмистр. — Беклемишев? Вот анекдот! Знаменитому адмиралу однофамилец?
— Знаменитому? — спросил любопытно директор. — Простите… Не приходилось слышать. Чем именно знаменит?
— Помилуйте, — пояснил с готовностью ротмистр. — Любимец его величества: чин за чином, орден за орденом так и хватает! Умнейшая голова — нашел ход. Он, знаете, когда на доклад к государю приезжает, испросит разрешения пройти в апартаменты августейших детей, залезет под стол во всей парадной форме — представляете себе: мундир, шитье, эполеты, сабля, ордена во всю грудь — и лает оттуда по-собачьи, арти-ети-чески лает! Ну, натурально, все от смеху — в лоск! А известно, кто умеет насмешить, тех больше всяких других любят. На этом его карьера пошла… Так Беклемишев, вы говорите… Он какой масти?
— Волос черный, а лицо кругом бреет.
Ротмистр рассмеялся опять:
— Да я не о том: не все ли мне равно, какое у него мурло: мне с ним не целоваться. Какой партии, я спрашиваю.
И снова у Ефимова сжало виски. Непонятно. Словно боится чего. Молчать нельзя: неисполнительно. Мастер вильнул.
Лето 1942 года. В советской прифронтовой полосе немецкий «Юнкерс» выбросил группу парашютистов, но не смог уйти через линию фронта и был сбит истребителями.Выпрыгнуть с парашютом удалось только двум немецким летчикам. Ветер понес их на советские позиции, и, заметив это, один из немцев на глазах у изумленных красноармейцев прямо в воздухе начал стрелять в другого члена экипажа…
Мстиславский(Масловский) Сергей Дмитриевич.Книга поистине редкая — российская армия предреволюционной и революционной поры, то есть первых двух десятилетий уходящего века, представлена с юмором, подчас сатирически, но и с огромной болью о разрушенном и ушедшем. […] В рассказах С. Мстиславского о предвоенной жизни офицеров русской армии чувствуется атмосфера духовной деградации, которая окутывает любую армию в мирное время: ведь армию готовят для войны, и мир на нее, как правило, действует расслабляюще.
Для читателя будет несомненным открытием незаслуженно забытый приключенческий роман Сергея Дмитриевича Мстиславского «Крыша мира». Роман откровенно авантюрный, да еще с изрядной долей фантастики. Но, как свидетельствует сам автор, «в обстановке сказочного сада Пери и «Пещеры Александра» даже научный работник, антрополог, теряет на короткий момент грань между действительностью и «сказкой».Романы эти интересно и полезно прочитать в любом возрасте.
Эта повесть — историко-библиографическая. Она посвящена жизни и деятельности Николая Эрнестовича Баумана (1873–1905) — самоотверженного борца за дело рабочего класса, ближайшего помощника В.И.Ленина в создании и распространении первой общерусской марксисткой газеты «Искра».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В 1-й том Собрания сочинений Ванды Василевской вошли её первые произведения — повесть «Облик дня», отразившая беспросветное существование трудящихся в буржуазной Польше и высокое мужество, проявляемое рабочими в борьбе против эксплуатации, и роман «Родина», рассказывающий историю жизни батрака Кржисяка, жизни, в которой всё подавлено борьбой с голодом и холодом, бесправным трудом на помещика.Содержание:Е. Усиевич. Ванда Василевская. (Критико-биографический очерк).Облик дня. (Повесть).Родина. (Роман).
В 7 том вошли два романа: «Неоконченный портрет» — о жизни и деятельности тридцать второго президента США Франклина Д. Рузвельта и «Нюрнбергские призраки», рассказывающий о главарях фашистской Германии, пытающихся сохранить остатки партийного аппарата нацистов в первые месяцы капитуляции…
«Тысячи лет знаменитейшие, малоизвестные и совсем безымянные философы самых разных направлений и школ ломают свои мудрые головы над вечно влекущим вопросом: что есть на земле человек?Одни, добросовестно принимая это двуногое существо за вершину творения, обнаруживают в нем светочь разума, сосуд благородства, средоточие как мелких, будничных, повседневных, так и высших, возвышенных добродетелей, каких не встречается и не может встретиться в обездушенном, бездуховном царстве природы, и с таким утверждением можно было бы согласиться, если бы не оставалось несколько непонятным, из каких мутных источников проистекают бесчеловечные пытки, костры инквизиции, избиения невинных младенцев, истребления целых народов, городов и цивилизаций, ныне погребенных под зыбучими песками безводных пустынь или под запорошенными пеплом обломками собственных башен и стен…».
В чём причины нелюбви к Россиии западноевропейского этносообщества, включающего его продукты в Северной Америке, Австралии и пр? Причём неприятие это отнюдь не началось с СССР – но имеет тысячелетние корни. И дело конечно не в одном, обычном для любого этноса, национализме – к народам, например, Финляндии, Венгрии или прибалтийских государств отношение куда как более терпимое. Может быть дело в несносном (для иных) менталитете российских ( в основе русских) – но, допустим, индусы не столь категоричны.
Тяжкие испытания выпали на долю героев повести, но такой насыщенной грандиозными событиями жизни можно только позавидовать.Василий, родившийся в пригороде тихого Чернигова перед Первой мировой, знать не знал, что успеет и царя-батюшку повидать, и на «золотом троне» с батькой Махно посидеть. Никогда и в голову не могло ему прийти, что будет он по навету арестован как враг народа и член банды, терроризировавшей многострадальное мирное население. Будет осужден балаганным судом и поедет на многие годы «осваивать» колымские просторы.
В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.