Накануне - [3]

Наташа прошептала через силу:

— Смотрите… Там на льду…

В самом деле, что-то темнеет… Он смотрел, напрягая глаза до рези, до жгучей слезы. Нет, не понять.

Она догадалась первая:

— Ботик.

Да. Ботик. Как только слово сказалось, сразу же стали ясные очертания. До мелкой мелочи. Ботик. Высокий, валеный.

Андрей смотрел вниз, в черную, воронками завитую, бегучую воду. Мыслей не было. Было только перед глазами: автомобиль, желто-зеленый, приземистый, коротколапый, как дракон… три напряженных тела, подымающих связанный труп. Нет, не труп. Он же живой был, когда его бросили.

Она тронула его за рукав.

— Пойдемте… Пойдемте же… Я вас очень прошу.

Андрей оторвался от перил. В самом деле, надо идти. Еще застанет кто-нибудь… И тогда может быть подозрение. Под подозрение попасть верная смерть. Или хуже еще: пытка.

Страшно подумать, что сделает царь с убийцами Распутина. Ведь сила Распутина в том и была, что царь и царица были уверены: престол императорский и весь "дом Романовых" благополучны только молитвами "святого старца" Григория.

Тишь. Ночь. Никого. Ни на дороге, ни там, на островных — белых, сквозь прочернь деревьев прорезанных тропках. Они пошли серединою моста, не оглядываясь больше.

До самого Каменноостровского они не говорили. Ни слова. Лишь ускоряли шаг: поздно, ужасно поздно. И только когда они вышли на простор проспекта, где у богатых каменных — безвкусной купеческой стройки — особняков дремали дежурные дворники, — опять город, люди — Наташа заговорила:

— Что же теперь будет?

— Я… не политик, — отозвался глухо Андрей. — И… не интересуюсь. Но, по-моему… Они думают, что спасли самодержавие. Мне кажется обратное: они бросили в полынью царский труп. Потому что все ж знают — царская политика вся шла от Распутина: Николай II — только пешка. Если так, он должен пропасть вместе с ним…

С Каменноостровского — направо в улицу второй дом от угла: здесь, на четвертом, комната Наташи и ее однокурсницы — той самой, черноволосой, Марины.

На подъезде они постояли молча. Посмотрели друг другу в глаза. В глазах уже ничего не было от взморья, от уюта темной аллеи, белых, высоких, рыхлых, милых сугробов.

Он протянул руку, прощаясь, — и чуть не отдернул. Перчатка… Рука без перчатки. Перчатка осталась там, под деревом, на снегу.

По спине опять, как тогда, пробежала холодком дрожь. След.

Стукнула дверь: Наташа прошла. Она не спросила: "Когда?" И он не спросил. В висках стучало.

Перчатка и ботик. Найдут обязательно. И найдут чья. Всегда же находят. Даже когда никаких примет. Вчера было в газетах: обыкновенную женщину — тоже под лед — изрезанную, в корзинке. И все-таки всех нашли, всех… Но если его…

Вернуться, взять? Сумасшествие. Убийца всегда, говорят, возвращается к месту убийства. Неодолимая тяга. Не подозрение уже будет тогда — улика.

Он шатнулся прочь от подъезда, пошел, почти что бегом, еще не зная, еще не решив, куда, но с сознанием твердым: сегодня ж, непременно сегодня же ночью, — сказать под величайшей тайной, конечно, всякий же разумный поймет, что сейчас нельзя разглашать… Но чтобы кто-то еще знал, чтоб был свидетель, что он не участник, что он ни при чем… И не скрыл…

Кому? Надо ж, чтоб свидетель был с именем, с положением: чтоб его слову поверили… Где взять такого — ему, студенту самому обыкновенному, без знакомств и без Связей…

Глава 3 Истинный редактор

Дом газеты «День», двухэтажный, окрашенный охрой, стоял в проулке. Проулок — глухой и грязный, далеко от центра, от шумных и людных торцовых проспектов, и дом — ветхий, давно не ремонтированный: трещины по стенам, обсыпается оббитая штукатурка, перекосились доски полов. Но это был все-таки собственный дом и собственная типография, как требует достоинство большого ежедневного политического органа европейского или даже американского типа — так любил говорить о своей газете редактор-издатель.

Подходя, Андрей не услышал сквозь низкие окна, сквозь дряблые стены (в первом этаже — типография) мерного жужжащего шума печатных машин. Стало быть, номер запаздывает: в редакции еще не разошлись.

Здесь, в «Дне», печатались "Фронтовые очерки" Андрея Аркадьина. Редактор знает его, автора. А редактор в Петербурге широко известен: газета имеет большой тираж, пользуется успехом. Слову такого человека поверят, если понадобится свидетельство. Да и кому еще, кроме него, можно сказать — в ночь, чуть не под самый рассвет, кто еще не спит в эту пору. А надо же сегодня, сегодня, сейчас…

Андрей рванул промерзшую, вскоробленную, неприглядную дверь и, шагая через две ступеньки, поднялся во второй этаж.

— Иона Рафаилович?

Белесый, в золотых — фальшивого золота — очках, хроникер оторвался на секунду от развернутой перед ним полосы "Русского слова", полязгал в воздухе длинными ножницами.

— В корректорской.

Впрочем, ответ был излишен. Из глуби узенького коридора донесся раскатами, как львиный голодный рык, редакторский голос.

У Андрея сразу отлегло от сердца. В присутствии редактора. Ионы, он всегда сразу становился уверенней и бодрее: такой Иона бурлящий, азартный и быстрый, пышущий здоровьем и неисчерпаемой, кажется, предприимчивостью, — настоящий газетчик, истинный редактор.