Наглое игнорирование - [22]

Который раз за сегодняшний злосчастный день адъютант старший ругал себя ругательски. Теперь лежа посреди ровного поля под пулеметом, особо остро подумалось – что даже винтовка сейчас была бы спасением! Головы не поднять, сейчас тот шустрила, что раненых добил, спокойно подойдет поближе – и все. Опять звякнуло в ящик, защелкало, зашелестело рядом. Земля посыпалась мелкими комочками. А и с револьвером ничего не получается, сдвинул кобуру как положено при ненужности – на задницу, не дотянуться рукой сейчас, не выставляя себя на общий обзор. Опять бздынькнуло. Удары пуль в землю ощущались всем телом. Вроде маленькие, а как колотятся… Тоска сжала сердце, хотя уж сегодня-то, но вот так сдохнуть. Злость и ужас – все сразу.

Не сразу понял, что изменилось. Трескотнули коротко вперехлест еще пара пулеметов, рев моторов, треск. Аккуратно с опаской чуток высунулся – и не увидел немцев. Зато увидел наш танк, БТ и своих – по форме судя. А немцев и след постыл. На радостях вскочил, тут же рядом свистнуло. Начал орать, что – свой! Не поняли, влепили рядом очередь.

А потом злобно и грозно пролаял резкий голос с малороссийским акцентом:

— Ляхай, руки в хору!

Танкист, чумазый и свирепый. Наш, точно, хотя автомат странный какой-то и не такой, что у Корзуна был.

— Пиднимайся и не дури! Ты – хто?

Назвал себя. Танкист посмотрел еще более подозрительно, буркнул:

— По-нимицьки не розумею, пиднимайся. Хенде хох!

Берестов встал, словно столетний старик, вроде и лежал – а устал, словно на разгрузке вагонов с чугунными болванками. Танкист только сейчас видно разглядел рубцы и шрамы на лице, сбавил немножко обороты, с тем же подозрением, хотя и на полтона ниже потребовал назвать себя.

Начштаба уничтоженного медсанбата не стал ничего говорить, достал из кармана гимнастерки удостоверение, протянул. Танкист, чин которого и черт не разобрал бы по шлему и синему комбезу, козырнул небрежно, словно муху у себя с носа согнал, спросил:

— Хде медсанбат?

— Вот, — обвел полянку рукой старлей.

— Хренасе бублики! — не по-уставному огорченно ответил танкист.

Тут Берестов немножко очухался и перехватил инициативу, спросив у своего невежливого спасителя, кто у них командир.

— Там, тащстрлтн! — махнул ручищей с автоматом грубиян. Видно было, что соблюдение субординации вообще и по отношению к конкретному пехотному командиру у этого парня – не главное достоинство.

Прихватив из дырявого ящика то, что было совсем необходимо, заковылял, словно столетний старец к танку. Машинка была сильно потрепанная, запыленная так, что пыль слоем лежала и побитая изрядно броня с пулевыми клевками казалась почти ровной. Сзади, за башней полусидели двое в рваных и горелых комбезах, белели бинтами, а больше у машины никого и не было – все стояли кучкой там, где упокоились безнадежные раненые.

Побрел туда, словно под конвоем. И страшно удивился, когда увидел среди синих знакомых комбезов фельдграу немецкое. Белобрысый немец стоял на земле крепко, вызывающе расставив ноги и был совершенно спокоен, только выглядел немного удивленным. Обычный нормальный такой парень. ничего немецкого в его физиономии не было, вполне себе деревенская морда, таких в РККА – пруд пруди. Спроси кто Берестова – а как немец должен выглядеть? Он так и не сказал бы, но абсолютно был уверен – что уж иностранца бы по лицу отличил, а тут – только форма, чужая, непривычная да странные сапоги с низкими, но широкими голенищами.

— Командир, дывись! Ось на поле найшов! Наш, мабуть с медсанбату!

— Головин! Пригляди за немцем! — распорядился один из танкистов, поглядел на начштаба. Тот был весьма убогого вида, сам это понимал, но ему было, как ни странно – наплевать. Остальные тоже уставились на Берестова, кроме того, что видать и был Головиным, тот так и остался затылком к старлею.

— Опоздали, значит? — утвердительно и грустно сказал один из спасителей.

— Да, надо в гогод ехать, — выговорил Берестов.

— Не получится, немцы уже в городе. А у нас снарядов нет, даже не подерешься толком. А ты – медик? — с надеждой спросил человек в танкошлеме. И остальные танкошлемы уставились, даже и Головин оглянулся, ожидая видно, что потрепанный и перепачканный человек с бумажками в руках окажется медиком и ему можно будет сгрузить обузу – раненых.

— Не. Нашштаба, — поморщился старлей.

— Ладно, придется возвращаться, может наши еще работают, хотя там тоже та еще нахлобучка с утра. Майер, давай спроси этого красавца – кто, откуда и чего тут делали? Свежие прибыли, или из вчерашней дивизии?

Неотличимый от других, танкошлем бойко затарахтел по-немецки. Берестов разобрал ясно "Рот фронт" и "камарад". Пленный еще больше удивился и что-то ответил такое, что Майер заметно покраснел, хотя за грязном от пыли и копоти лице это и должно было бы и не видно.

— О чем он? — нетерпеливо осведомился лейтенант без фамилии. Должен бы по уму представиться, а что-то не стал, а Берестову на это было плевать, если честно.

— Говорит, что все мы будем уничтожены. Если мы вернем его обратно в часть, то он постарается, чтобы нам оставили жизнь. Но не гарантирует, хотя – постарается. Обещает, — озадаченно откликнулся Майер.