Наемники - [59]

Короче говоря, мне нравилась моя работа. Было здорово ощущать себя парнем, уполномоченным передавать приказы, чувствовать себя вправе одернуть не в меру расшалившихся проказников, а то и вовсе сказать им последнее “прощай”, когда приходит время проводить сокращение.

Я совсем не хвастался тем, что мне нравится убивать, не поймите меня превратно. Мне лично такого рода поручения дают крайне редко: в большинстве случае моя задача состоит лишь в том, чтобы нанять и проинструктировать профессионального киллера из числа тех, кто сотрудничает с нашей организацией. А когда мне все же приходится исполнять приказ самому, то на время операции я просто полностью отрешаюсь от всех чувств и эмоций. Убийство в нашей среде — это своего рода рабочая операция, производственная необходимость, и для этого нужен исключительно деловой подход. Я не испытываю ни ненависти, ни жалости. Я чувствую себя обыкновенным менеджером по персоналу, которому время от времени приходится избавляться от бесполезных или же чересчур зарвавшихся сотрудников.

Профессиональные же киллеры любят убивать, хотя большинство из них ни за что в этом не признаются. Почему, спрашивается, они выбрали себе именно такую работу? Сами? Жизнь киллера, как правило, не долгая. Они слишком эмоциональны, увлечены, азартны, а тот, кто лезет в бизнес со своими чувствами, рано или поздно попадает в беду.

Мне как-то довелось поговорить с одним из профессионалов, который открыто признался, что работа приносит ему удовольствие.

— Ну разумеется, я люблю убивать, — говорил он мне. — А покажи мне того, кто не любит? Что-то никто из тех, кому довелось вернуться с войны, не заявлял во всеуслышание, что его воротило от необходимости убивать других. Пожалуй, единственное, что омрачает радость от убийства на войне, — так это то, что противник тоже держит тебя на мушке. Меня же минула участь сия, а потому я спокойно делаю свою работу, не переживая из-за того, что то же самое может случиться и со мной.

Мы провели вместе почти целый день, тот парень и я, пили пиво в какой-то забегаловке на Восьмой авеню, и в разговоре он чуть ли не с маниакальной навязчивостью возвращался к одной и той же теме.

— Я люблю убивать, — утверждал он, — точно так же, как и все. Положим, вот он я, и, скажем, в руке у меня пистолет, а какой-то тощий парень стоит передо мной прямо вот здесь. Я не встречал его никогда раньше, мы видимся впервые в жизни, но кое-кому надо, чтобы он умер, и мне его “заказали”. Представил? Дальше. Я нажимаю на спусковой крючок — представляешь? — и пистолет грохочет, дергается у меня в руке, словно живой, а тот субъект сникает и валится на пол. Я люблю это, люблю ощущение оружия в руке, мне, в конце концов, нравится видеть, как жертва падает на землю.

Тогда я еще спросил у него, как можно испытывать удовольствие от подобных вещей, и он ответил на полном серьезе:

— Потому что это происходит не со мной. Смерть всегда вызывает интерес. Клей, это же потрясающее зрелище. Спроси зевак, собирающихся на месте аварии, или тех, кто, затаив дыхание, стоит на тротуаре, дожидаясь, когда какой-нибудь отчаявшийся бедолага решится прыгнуть с балкона или же просто нечаянно свалится с него, или у толпы, глазеющей на публичную казнь. Им это нравится, Клей, точно так же, как и мне доставляет огромное удовольствие нажимать на спусковой крючок и видеть, как обреченная жертва падает замертво. Им нравится глазеть на это, потому что смерть совсем рядом, но она их миновала. Именно поэтому мне и нравится убивать. Большинство людей боятся собственноручно убить кого-то: их страшит закон, неотвратимость возмездия и тому подобная чепуха. А вот я не боюсь. Когда проходит первый восторг, я испытываю облегчение и радость оттого, что пуля летела не в меня, я еще дышу и двигаюсь. Он умер, но я-то жив и продолжаю испытывать радость от жизни.

Нет ничего проще, чем признаться в своей собственной слабости и тут же обвинить в ней всех окружающих, после чего это качество уже перестает казаться таким уж одиозным. И кто сможет доказать сдвинутому психу, если он все еще жив, — полицейские, и это закономерно, повязали-таки его, когда после гладко исполненной работы он так наслаждался творением рук своих, что никак не мог заставить себя уйти с места преступления, — что он заблуждается, что бедняга всего лишь жертва болезни, к счастью редко встречающейся?

Человек, которому не доводилось никого никогда лишать жизни, не может спокойно рассуждать о том, доставляет убийство наслаждение или нет. Мне же приходилось убивать, поэтому я имею полное право опровергнуть рассуждения восторженного убийцы.

Ни к одному из тех, кого пришлось убивать, я не испытывал личной неприязни. Я не убил никого из тех, кто мог бы приносить пользу обществу. Я никогда не руководствовался личными мотивами.

Да, я убивал. Всего лишь несколько раз, но делал свое дело без всякого удовольствия. Таковы законы нашего бизнеса, моей работы, которую я обязан выполнять. И я твердо усвоил: позволь лишь дать волю эмоциям, чувствам, и все — это было бы вовсе не удовлетворение от нормально сделанной работы, а жалость и прочие комплексы. И тогда меня за неспособностью выбросили бы за борт.