Наемник - [2]

...Алеман был дик и свиреп. На нем ходуном ходила огромная свалявшаяся медвежья шкура. Растрепанные, почти белые лохмы торчали в стороны. И никаких доспехов. Но после первых же ударов Даброгез почувствовал, что варвар либо сам был когда-то на службе Империи, либо его обучал опытный легионер. Он никак не мог понять - почему вообще так получается: одни варвары стремятся во что бы то ни стало, будто ничего важнее для них нет, погубить Империю, разорвать ее в клочья, растоптать, другие - отчаянно, с почти таким же рвением защищают, почему?! А сами подданные Империи, коренные и чистокроаные римляне, потомки Рома и Ремула, они-то где?! Подданные, на вершок возвышающиеся над плебеями, грызлись за каждое местечко под солнцем, за самый малюсенький трончик с таким остервенением, с такой изворотливостью - куда там жалкой своре с ее добром из ведра. Подданным было не до Империи. Рушилось, разваливалось на куски то, что создавалось целое тысячелетие, а может, и того больше. У Даброгеза были глаза, он все видел, но объяснить происходящее было выше его сил. "Хлеба, зрелищ!!!" - по привычке многоголосно вопил народ. Но среди этих воплей можно было разобрать и сиплые, пропитые голоса, и голоса свежие, редкие: "Скорей бы уж варвары нагрянули, все лучше, чем это..." И варвары пришли. А может, они пришли не в один день, не нагрянули - и тень наползает не сразу? Может, начали приходить с того момента, когда первый римский легионер переступил границы Империи, да и не Империи, а просто страны своей, и шагнул на север, на запад?.. Даброгез не разбирал законов природы, не разбирал и законов людских, он просто знал - на всякий напор будет и отпор, на силу сила найдется. Сила навалилась в обличий варваров, разноязыких, разноплеменных, непонятным образом сумевших объединиться... Алеман дважды задел Даброгеза, и оба раза вскользь: разорвал кольчугу у плеча, помял панцирь. Тяжеленная палица взлетала с легкостью оливковой ветви, опускалась неостановимой убийцей, ее нельзя было отразить, от нее можно только увернуться. Но с каждым разом сделать это становилось все трудней: Даброгез дрожал от немыслимого, почти предсмертного напряжения, переходящего в острый, сковывающий тело ужас; хрипел под ним Серый, вздрагивал нервно, косил назад налитым, кровавым глазом. А палица все взлетала и обрушивалась чуть не с самого поднебесья - алеман на своем гнедом дикаре был почти на две головы выше Даброгеза - не было ни конца, ни начала, единая, какая-то сверхъестественная исполинская круговерть. И даже после того, как Даброгез по рукоять воткнул свой меч выверенным, неотразимым приемом под ребра алеману, прямо сквозь всклокоченный медвежий мех, и его вдруг откинуло вместе с конем назад, и он чуть не вывернул себе руку, выдирая оружие из развороченных мышц, но все-таки успел рубануть еще, сверху, наискось, через ключицу, вкладывая всего себя, все остатки сил в этот последний удар и заодно прощаясь с жизнью, зная, что больше его не хватит ни на единое самое легкое движение, даже после всего этого палица не выскользнула из руки алемана - это был удар из царства теней. Боли не было, онемела сразу вся рука, потом тело, Даброгеза повело назад, и лишь дернувшийся одновременно Серый, подавшийся от испуга вспять, вернул ему равновесие... Алеман медленно сползал с гнедого, заливая его кровью, а рука будто еще жила, не хотела расставаться с палицей, пальцы разжимались судорожно, неохотно, белые, закатившиеся глаза сверлили белками Даброгеза.

Долго еще помниться тому удару, долго, может и до самого конца, до тех пор, пока будет удаваться водить за нос подлую судьбу-ромейку. Правда, не верил он в судьбу, как и сородичи его. Но ромеи верили, может, правы-то были они? Во всяком случае, с ними она заодно, против...

- Стой, приехал!

Даброгез плохо понимал язык франков, но этот оклик он понял. Незаметным движением вытащил меч из ножен, положил поперек седла. "Гляди-ка, уже и сюда добрались, в галлийскую провинцию. Бывшую провинцию, - усмехнулся мысленно, - быстренько же!"

- Кому говорю, оглох?! Слазий давай!

Даброгез привстал в стременах. Ничего не было видно. Голос долетал спереди, но дробился в закоулках - непонятно было: из какого именно он раздавался. "Хозяевами себя чувствуют!"

- Я центурион великой Римской Империи! - выкрикнул Даброгез на латыни.

- Империи? Центурион? Ха-ха-ха! - Из расщелины справа выскочила звероподобная фигура с арбалетом в руках. - Где она, твоя Империя, центурион?!

Даброгез заметил, что франк жмется к домам, боится выйти на середину улицы.

- Империя везде! - раздраженно процедил он. И тут же передернулся от собственных слов - в них ожил распятый варварами префект... Даброгез видел, как казнили чиновника, он стоял в двадцати шагах от позорного столба. И стоял не в толпе рабов, не в куче пленных, стоял сам по себе - алеманы отпустили его сразу же после боя. Тогда Даброгез не чувствовал боли в перебитой руке, он чувствовал боль в груди - нужно было в поле умереть! Почему они его отпустили, ведь он оборвал жизни не меньше десятка алеманов, и всего-то за несколько, как показалось, мгновений битвы? Почему?! Вождь подошел к нему сам, сказал не по-латыни, не на германском своем тарабарском наречии, сказал на родном языке Даброгеза, громко вскрикивая в конце слов, непривычно, но вполне понятно: "Ты тоже варвар, - скривил губы в усмешке, будто смакуя это ромейское словечко, прилепленное к ним ко всем, таким разным, но вышедшим невесть когда из одного-таки гнезда, ты тоже варвар, зачем служил им?!" Даброгез, напрягая плечи стянутые сыромятными ремнями, от которых несло псиной, выкрикнул в лицо вождю: "Я свободный человек, я сам выбираю место в жизни!" Обида, злость, отчаянье и страх. Да, страх перед неизбежной и мучительной смертью - голову обручем стиснуло. Вождь снова скривился. "Свободный? Ну что ж, иди ищи свое место!" Он кивнул стоящим по бокам пленника стражам: "Развяжите". Даброгез не решился спросить, откуда алеман знает его язык. Он побрел к городу, чувствуя лопатками холодное острие копья. Но копье не притрагивалось к коже. Жизнь - война, жизнь - хаос. Одного из своих дружинников встретил тут же в городе, у столба, на котором извивался потерявший надменность и величие префект. И варвары не на одно лицо, разные...