Наедине с одиночеством. Рассказы - [5]

И тем не менее не я чувствовал себя комфортно в своей шкуре. И не знал, что делать, чтобы не ощущать этого или чувствовать как можно меньше. Время от времени, особенно в отрочестве, меня волновала великая всеобщая тайна. Бесконечную Вселенную нашим разумом не постичь. То мне твердили, что Вселенная бесконечна, то — что она и имеет пределы и в то же время не имеет их. Что же было «до»? Что будет «после»? Все это недоступно нашему пониманию, а слова «конечный» и «бесконечный» — всего лишь пустой звук. Если нельзя представить себе ни конечное, ни бесконечное, ни «не-конечное», ни «не-бесконечное» — а ведь это элементарные, простые вещи, — то что нам остается делать, как не перестать думать совсем? Наш разум опрокинут в хаос. Что можем мы знать о справедливости, о порядке вещей, об истории, законах природы и мира, если не умеет выстроить фундамент для возможного понимания? Не, думать — вот что главное. Не размышлять ни о чем. Иначе можно сойти с ума. Но что это значит — сойти с ума? Еще один вопрос, который не следует себе задавать. Вот таким образом можно прожить жизнь — в одном мгновении, в мгновении без комментариев, бесконечном мгновении. Однако у этого мгновения была своя история, потому что существовали Люсьенн, Жульетта, Жанин. Потому что было какое-то определенное время, были конец и начало недели. И некая субстанция, которую я ощущал как нечто, имеющее вес, неприятное, нечто такое, что было и не было мною. Неприятные ощущения и скука, вопреки мне, вопреки моей философии, простой и рудиментарной, захватили меня, пронизали все мое естество против моей воли, против моего желания, презрев щит недумания. Являться каждый день на работу не стало привычным — это было вынужденное насилие над собой. Впрочем, я этого себе не объяснял. Ничего не надо объяснять. Просто я подвергался испытанию. И вот теперь обретенная возможность не видеть больше ни Жака Дюпона, ни Пьера Рамбуля, ни патрона была сродни счастью. Бежать, освободиться. Значит, в абсолютной непостижимости присутствовало и нечто такое, что подлежало постижению. Пусть мы не можем постичь Вселенную, основные законы — зато можем маневрировать в собственной маленькой вселенной, внутри огромной бесконечности.

Наступил октябрь. Было еще тепло. Я подыскивал себе квартиру. Сначала думал поселиться на широком проспекте, где много воздуха и деревьев. Напротив большого парка, Бютт Шомон например. А может, лучше в Версале? Но там не было ничего подходящего — сплошные офисы и чрезвычайно дорогие дома. А между тем следовало быть осторожным. Я рассчитывал протянуть на свою ренту долго. Жизнь дорожает, насколько хватит моего капитала? Нужно его куда-то поместить. Мне посоветовали купить акции или облигации, но я в этом ничего не смыслил, да и не испытывал к ним доверия. А если, выбрав этот путь, поддерживать предприятие, принадлежащее конкуренту моего бывшего шефа? Управляющий гостиницей, в которой я проживал, хотел обновить свое заведение: он был по горло сыт своими жильцами — мало зарабатывающими и неплатежеспособными служащими, — такими, каким я, к счастью, уже не был. Я не мог купить ферму, ибо не был знаком с деревенским трудом, больше двух дней мне за городом проводить никогда не доводилось. Предложение управляющего, гостиницей вначале заинтересовало меня. Однако, поразмыслив, я решил, что будет слишком много хлопот с полицией и людьми определенного сорта: ведь в конце концов он решил превратить гостиницу в дом свиданий. Управляющий заверил меня, что у него есть, друзья и там, и там. Однако меня это мало успокоило. Нет, с деловыми людьми лучше не связываться. Днем я искал квартиру, а ночью долго ворочался в кровати, не в силах заснуть, все думал об этих деньгах, которые упали с неба, все хотел найти им верное применение. Однажды на рассвете в памяти моей всплыла не помню в какой беседе услышанная фраза: «Я вложу свои деньги в камень». Вот то, что нужно, — покупать дома и сдавать их. Однако кому сдавать? Людям, которые не будут платить, или будут это делать нерегулярно, или все загадят?..

Несмотря ни на что, утром, уходя из гостиницы, я спускался по лестнице легко, посвистывая, я выходил, когда хотел — в десять, в одиннадцать часов. Мне было весело, я чувствовал себя счастливым, а потом вдруг начинал понимать, что не так уж все и весело и что счастлив я не до конца. Освободился ли я от груза? От тяжести жизни? Воистину, я уже родился мизантропом. Вселенная казалась мне чем-то вроде огромной клетки или даже тюрьмы, небо, горизонт были стенами, за которыми что-то есть, но что? Я обитал в гигантском пространстве — и все же был заперт. Словно находился внутри громадного корабля, с громадной крышкой — небом. Мы же были узниками, бесчисленным множеством узников. Похоже, что в большинстве своем эти узники себя таковыми не осознавали. Что же там, за стенами? И вот мне наконец привалило счастье: ежедневная каторга окончилась, двери маленькой тюрьмы, находящейся внутри огромной, приоткрылись и выпустили меня. Теперь я мог ходить по большим аллеям, большим проспектам огромной тюрьмы. Этот мир можно было сравнить с зоологическим садом, в котором животные пребывают в состоянии полусвободы, садом с имитацией гор, искусственными деревьями, подобием озер, куда ни глянь окруженным решеткой.