Наедине с одиночеством. Рассказы - [46]

— Конечно, ты же за десять лет не удосужился закрыть ему глаза!

Я уныло согласился.

— Твоя безынициативность убивает меня. Времени-то было предостаточно. Но ты предпочитаешь целыми днями слоняться, ничего не делая.

— Не могу же я заботиться обо всем!

— Ты вообще ни о чем не заботишься. А думать — так и вовсе неспособен.

— Ладно, я уже это усвоил: ты постоянно мне об этом твердишь.

— Почему же ты тогда ничего не предпринимаешь?

— А почему ты сама этого не сделала? Почему не опустила ему веки?

— Да у меня все время уходит на то, чтобы заниматься тобой — бегать за тобой, продолжать и заканчивать то, что ты и не думаешь доделывать, а ведь я к тому же должна наводить всюду порядок. Все хозяйство на мне — я и стираю, и на кухне вожусь, натираю полы, мою посуду, меняю вам обоим белье, вытираю пыль — служанки-то у нас нет, пишу стихи, чтоб иметь хоть какой-то заработок. А в довершение всего — пою у открытого окна, чтобы соседи ничего не заподозрили, чтобы не догадались, что у нас что-то нечисто…

— Ну ладно, ладно, — сдался я и хотел было выйти из комнаты.

— Ты куда? — раздался окрик Мадлен. — Ты опять не закрыл ему глаза!

Я возвратился, подошел к мертвецу. Как же он постарел! Мертвые стареют быстрее, чем живые. Разве можно узнать в нем красивого молодого парня, который тем злополучным вечером, десять лет назад, пришел к нам в гости — и с первого взгляда влюбился в мою жену, а когда я на несколько минут вышел, ухитрился овладеть ею?

— Если бы ты тогда сразу же пошел в полицию и признался, что убил его, рассказал все как есть — что сделал это, потому что лишился рассудка от ревности, то не было бы даже следствия. Все очевидно — преступление совершено на почве страсти. Ты бы подписал маленькое заявление, его бы засунули в папку, тебя отпустили, дело закрыли — все уже было бы в глубоком прошлом. Но нет — ты каждый раз твердил: «Завтра, завтра!» Вот уже десять лет — завтра! Из-за тебя мы влипли в эту историю. Только ты во всем виноват!

— Завтра я пойду, — пробормотал я, но она от меня не отставала.

— Никуда ты не пойдешь, будто я тебя не знаю! Да и поздно теперь уже. Кто, спустя десять лет, поверит, что это не было предумышленным убийством? Что ты совершил его в состоянии аффекта, ослепленный гневом? Не представляю себе, как выпутаться из этой истории, если мы на что-то и решимся… Он так изменился, так постарел, может, сказать, что это твой отец и ты убил его только вчера. Впрочем, наверное, это не лучшая идея.

— Все равно нам никто не поверит, — безнадежно пробормотал я.

Я обладаю способностью смотреть на вещи здраво. Пусть я безвольный человек, но ума у меня не отнимешь. И полное отсутствие логики у Мадлен, ее нелепые рассуждения меня невыносимо раздражают.

— Постараемся что-нибудь придумать, — я опять сделал попытку удалиться.

— Ты когда-нибудь прислушиваешься к тому, что тебе говорят?! — взвизгнула Мадлен. — Закрой же ему глаза наконец!

Прошло две недели. Покойник, пугая нас, рос и старел угрожающими темпами, пугая нас до полусмерти. Процесс протекал в геометрической прогрессии. По-видимому, это была какая-то неизлечимая болезнь. Только где он мог ею заразиться?

Нам пришлось стащить покойника на пол, на диване он уже не помещался. Зато диван вновь оказался в нашем распоряжении, и мы перетащили его в столовую. Впервые за десять лет я смог прилечь после завтрака — и заснул, но тут же был разбужен криками Мадлен.

— Ты что, оглох? Совсем обленился, с утра до вечера дрыхнешь…

— Но я ведь не сплю ночью!

— …как будто в доме ничего не происходит. Прислушайся же!

Из комнаты, где находился покойник, слышался треск. Как будто с потолка отлетала штукатурка. Скрипели распираемые изнутри стены. Пол тоже скрипел и раскачивался, как корабельная палуба, причем во всей квартире. Разбилось окно, стекло разлетелось на мелкие кусочки. К счастью, это окно выходило во внутренний двор.

— Соседи! — простонала Мадлен.

— Пошли посмотрим!

Но мы не успели сделать и двух шагов, как дверь комнаты покойника, не выстояв, сорвалась с петель и с грохотом упала. Показалась огромная голова мертвеца, запрокинутая к потолку.

— У него открыты глаза! — прошептала Мадлен.

И в самом деле, глаза трупа, ставшие громадными и круглыми, как фары, были открыты, заливая коридор холодным белым светом.

— Хорошо, что дверь уже не мешает, — сказал я, чтобы успокоить Мадлен. — Теперь ему хватит места, коридор длинный.

— Оптимист нашелся! Смотри!

Меня охватила тревога. Покойник удлинялся на глазах. Я взял мелок и провел черту в нескольких сантиметрах от его головы. Очень быстро голова добралась до этой черты, пересекла ее и стала двигаться дальше.

— Надо что-то предпринять, — не выдержал я. — Медлить больше нельзя.

— Наконец-то ты проснулся, несчастный, — прокомментировала Мадлен. — Давным-давно уже надо было что-то предпринять.

— Может, еще не поздно!

До меня дошло, что я был не прав. Трясясь от нервной дрожи, я попытался попросить у Мадлен прощения.

— Идиот! — сказала в ответ Мадлен. Это она меня так подбодрила.

Пока не наступила темнота, действовать я не мог. Стоял июнь, нужно было подождать еще несколько часов. Я мог бы еще поспать или просто отдохнуть, помечтав о чем-нибудь, однако Мадлен была возбуждена сверх всякой меры. Она все время читала мне нравоучения, бесконечно повторяя «я же говорила!», не давала мне ни минуты покоя.