Надкушенное яблоко Гесперид - [41]

– Кого? – Ирина не могла не улыбнуться серьезности князя.

– Да яблоко. Оно давало вечную молодость, так он бы и получил все свое, и не пришлось бы огород городить... Геракл же все равно попал потом на небо, то есть на Олимп, ну так лучше съел бы яблоко. Или хотя бы откусил...

– Кстати, об откусить, – Ирина окончательно решила не обижаться на князя. – Кто-то обещал ужин?

Ужин был потрясающим. Он включал в себя свежих устриц на льду, запеченную камбалу и прочие прекрасные блюда, которым Ирина вполне оценила по достоинству, причем князь клялся, что на самом деле приготовил все самостоятельно, и в доказательство цитировал на память какие-то сложные рецепты. В какой-то момент Ирина осознала, что практически все приготовленное в той или иной степени содержало в себе так называемые афродизиаки – в «Глянце» как раз недавно была статейка на эту тему, и не то чтобы Ирина так уж доверяла подобным статьям, она все-таки и сама была причастна работе в подобных изданиях, но уж больно вывод напрашивался... И она предложила князю выпить на брудершафт.

Тот согласился, окинув ее внимательным и, как ей почему-то показалось, грустным взгладом, налил ей и себе по бокалу вина, встал из-за стола, подошел к ней, нагнулся, так что ей даже не пришлось вставать, перекрестил свою руку с ее, сделал глоток из бокала – Ирина едва успела пригубить свой, надеясь про себя, чо белое вино успеет смыть изо рта неизбежный рыбный запах...

В тот же момент князь легко коснулся губами ее щеки и вернулся на свое место за столом. Ирина так и замерла со своим неопущенным бокалом.

– Я, наверное, должен кое-что сказать тебе – мы же теперь на ты, правда?

– И что же ты хочешь мне сказать? – Она изо всех сил пыталась скрыть – разочарование? обиду? – но, очевидно, это удавалось ей с трудом.

– Ты мне очень нравишься.

Ирина молчала.

– Я должен был бы, наверное, сказать, объяснить тебе все это раньше, гораздо раньше, потому что я понимаю, что иначе все это было как будто не очень честно с моей стороны, но... Мне почему-то было неловко. Наверное, потому, что ты действительно мне очень симпатична, я бы даже сказал – близка. Если честно, я первый раз, наверное, испытываю такое по отношению к женщине...

Ирина начинала понимать, но то, что понемногу понимала, казалось ей таким... невозможным, что сознание будто противилось. Она не могла ни сказать ничего в ответ, ни просто кивнуть – и князь вынужден был продолжать.

– Дело в том, что я... Это называется нетрадиционная ориентация, – князь попытался улыбнуться, будто шутил, но вышло скорее жалобно. – Очень может быть, что в моем случае это объясняется неправильным сочетанием генов, я же рассказывал тебе свою семейную историю... По крайней мере, мои родители могут не волноваться за то, что у меня родятся уроды...

Ирина продолжала молчать. Казалось бы, в этом явлении не было для нее ничего уж совсем неизвестного, и наоборот, сама она всегда, когда об этом заходила речь, придерживалась передовой, или, если угодно, политически корректной точки зрения, что у каждого своя жизнь, и каждый таков, каким уродился, и, значит, имеет право... Но в голове крутился какой-то калейдоскоп из мельчайших фактов и факторов, которые только теперь, вставая на свое место, поворачивались к ней нужной стороной. Безупречный джентльменский наряд... Изящные до невозможности жесты... Самостоятельно приготовленный ужин... Шаль к цвету платья... Сумка... Сумка! Так вот оно почему...

– Интересно, – наконец, медленно произнесла она, – не покраситься ли мне в рыжий цвет...

И сама испугалась того, что сказала.

– Нет! – быстро ответил Илья. И тут же, сам будто только поняв вопрос, опешил – А почему ты спрашиваешь?

– А почему нет?

– Тебе не пойдет, у тебя кожа слишком светлая. Но почему ты спрашиваешь? Именно теперь?

– Я сегодня с утра об этом думала, – раздумчиво сказала Ирина, чувствуя между тем, как всю ее наполняет какая-то новая, радостная легкость, как будто она пила шампанское, а не вино. – Все утро думала, не покраситься ли, а потом закрутилась и позабыла...

– Вообще, это к переменам, такое желание – как-то назидательно сказал князь.

– Я знаю. Будем считать, что они произошли и так?

– Будем. И это прямо счастье, что обошлось без жертв.

– Во всех отношениях.

И оба засмеялись, радуясь зарождению новой дружбы. Князь, по французскому обычаю, в завершение трапезы, достал тарелку с сырами, и Ирина отдала им должное, нисколько уже не переживая оттого, что слишком сильный их запах может потом где-нибудь на что-нибудь повлиять... Тоже вполне себе утешение.

Когда Ирина пыталась потом обдумать все произошедшее с ней и с князем в свете новой полученной информации – и сразу по возвращении домой, и после, когда первые переживания уже улеглись, и совсем потом, когда излагала новости вернувшемуся из Америки Сашке (то, что Сашке все это можно было бы и не рассказывать, Ирине даже в голову не пришло. У нее не было в заводе держать секреты от мужа, тем более такие существенные секреты. Ведь тот факт, что она, как женщина, не может представлять для князя существенного интереса, был для Сашки, безусловно, важен, позволяя ему спокойно относиться к ирининым с ним встречам, да и для самой Ирины важен был этот разговор, потому что, только рассказывая что-то кому-то другому, особенно близкому человеку, ты можешь сама как следует разобраться в своем отношении к излагаемому...) А иринино отношение ко всему этому... В общем, при любой попытке как-то его, отношение, уловить и расклассифицировать, оно ускользало, двоилось, расслаивалось на тона и оттенки, перебегая из сознания в подсознание и прячась где-то в закоулках их обоих. Безусловно, та прелестная легкость вины от – нет, пока не содеянного, но подступающего к этому, в которой Ирина жила все время после знакомства с князем, сменилась на безоблачную легкость невинности, потому что, как выяснилось, все их общение и в самом деле было совершенно невинным, и те объяснения, которые Ирина придумывала сама для себя, были почти истинны на самом деле – и это было почему-то обидно! Ирина чувствовала себя разочарованной, даже в каком-то смысле обкраденной, хотя, если начать задумываться, что же именно у нее украли, то ничего лучшего, чем «вор у вора дубинку», на ум не лезло. Но, тем не менее, было обидно. Пожалуй, присутствие этого выдуманного, эфемерного романа в ее жизни было более значимым, чем она сама себе признавалась. Хотя, если посмотреть непредвзято, все, что она получала, осталось на своих местах: сам князь, и возможность бесед, и встречи, и, пожалуйста, выходы в свет, и даже подарки – всего этого никто у нее не отнимал. Исчез только флер запретности, обусловленной его возможным (ни в коей мере не состоявшимся, не реализованным, но только возможным!) мужским интересом к ней, и оказалось, что за всем этим стоит пустота... Так что же получается? – задавала Ирина сама себе один и тот же вопрос – что человек, будучи сволочным созданием весь насквозь, только и ищет для себя того плода, который именно запретен? Вот и ругай после этого любопытную Еву с ее змеею...