Надкушенное яблоко Гесперид - [28]

Они добрались до Парижа, где их действительно дожидались и дом, так разумно купленный ею в счастливые годы, и деньги, удачно вложенные в растущее и прибыльное дело. Сын благополучно учился в Англии – жизнь постепенно покатилась в прежнее русло. Конечно, забыть произошедшее было невозможно, да оно и не давало себя забыть. Князь так и не оправился после советской тюрьмы, и, проболев два года, умер от чахотки. Паная, оставшись тридцатидвухлетней красавицей-вдовой со значительным капиталом, никогда больше не выходила замуж, хотя возможностей, как вы понимаете, было не счесть.

Она активно занялась делами, и капитал ее возрос и утроился. Она не забывала и о светской жизни, появляясь везде, где стоило появляться, и будучи принятой во всех домах, где надо было быть принятой. Тогда же она начала потихоньку меценатствовать – и положила начало своей прекрасной коллекции, часть которой вы имели удовольствие видеть, – князь склонил голову.

– Нельзя сказать, что Вторая мировая война застала ее врасплох. По-моему, после этого бегства из России, по льду, с тележкой – ее ничто уже не могло застать врасплох. По крайней мере, она еще с самого начала тридцатых годов начала переводить активы капитала в Англию и часть – в США, так что в деловом плане война принесла ей скорее доход, чем разорение. Она тогда уже занималась нефтью, этой кровью войны, и я не поручусь, но мне кажется, что какие-то дела она вела даже с большевиками. Но это не имеет прямого отношения к нашей истории, так что не будем и углубляться. Поскольку сын ее так и продолжал жить в Англии, никуда не выезжая, и, соответственно, какая-то база в плане недвижимости и прочего там была, перенести туда центр управления делами оказалось несложным. Но сама она упорно оставалась в Париже, где провела всю оккупацию, активно сотрудничая, как выяснилось потом, с французским Сопротивлением. На приемах, которые она продолжала устраивать всю войну и на которые приглашались также и оккупационные власти, она, как заправская Мата Хари, добывала от них ценнейшие военные сведения. Во всяком случае, настолько ценные, что генерал Де Голль лично наградил ее после войны орденом Почетного легиона – за заслуги перед Францией. Она никогда его не носила.

После войны ей было, как вы понимаете, уже около шестидесяти. Она продолжала вести дела, но не так активно, она расширяла свои коллекции, но в целом этот ее отрезок жизни прошел, если можно так выразиться, без крупных потрясений и потерь. Во всяком случае, в том, что касается так называемой внешней стороны жизни, то есть той, которая определяется нашими отношениями с внешним миром. Внешний мир с Панаей вполне примирился.

Но оставалась собственная семья. Тут я пожалуй, уже отойду в сторону от нашей с вами темы, и, думаю, эту часть моего рассказа так или иначе не стоит включать в статью, но мне отчего-то хочется вам ее рассказать. Давайте договоримся – пусть она пойдет так, без диктофона, хорошо?

Естественно, Ирина согласилась. Князь, кажется, собирался рассказать что-то о себе, и ей, во-первых, так хотелось это услышать, что она могла бы пообещать вообще что угодно, и, во-вторых, она в любом случае не собиралась посвящать в свои открытия весь мир, во всяком случае, ту его часть, которая являлась читательской аудиторией женского журнала «Глянец». Или, ах да, простите, «Былого и дум». Так что вместо ответа она просто щелкнула клавишей диктофона, вынула кассету и все вместе – и кассету, и сам диктофон – кинула в сумку, красноречиво выразив тем самым свое согласие. Илья улыбнулся ей через стол, грустно и ласково, и продолжил.

– Паная, как я уже, кажется, говорил, после смерти князя Р*. замуж больше не выходила. Безусловно, какие-то мужчины в ее жизни присутствовали, но ни один из них не занимал настолько значительного места, чтобы о нем остались какие-то воспоминания. Так что ее семья – это, собственно, были дети. Мальчик и девочка. Сын, которого она увезла из России в вагоне-люкс во время первого своего отъезда, детство которого прошло в достатке и неге и которого Паная по достижении им восьми лет отдала в одну из лучших английских частных школ того времени, где он провел те злосчастные годы, стоившие Панае вы уже знаете чего. Она много раз повторяла, даже при мне, как она счастлива, что догадалась тогда не брать мальчика с собой в Россию. И верно, это действительно было к лучшему, потому что ребенок мог с легкостью просто не выжить, но тем не менее годы, проведенные им в полном отрыве от семьи, в условиях строгого до жесткости английского интерната с его традициями, неизбежно наложили на его личность определенный отпечаток... Михаил, Майкл, – так звали мальчика – никогда не был как-то специально близок Панае, да, собственно, никогда больше и не жил с ней под одной крышей. Он получил прекрасное образование, закончил отделение славистики в Кембридже, после чего, слегка изменив направление, занялся изучением истории, затем – политики и кончил тем, что стал одним из ведущих специалистов по советологии – модной науки, только зародившейся тогда в недрах «буржуазного мира». Естественно, никакой симпатии к изучаемому предмету в сердцах ученых, его изучавших, изначально не предполагалось, и в этом смысле Майкл с Панаей имели точку пересечения взглядов. Она даже, насколько я помню, помогала ему в работе над диссертацией, снабжая историческими примерами, но это было несколько позже. Он, единственный в роду, изменил в произношении фамилию, которой Паная всегда так гордилась, из Палея стал Палленом, и отказался от «князя», что, в свою очередь, не могло не вызывать у нее некоторого раздражения. Хотя он всегда апеллировал тем, что вообще не имеет отношения ни к фамилии, ни к титулу, в чем формально был прав. И то и другое было пожаловано Панае сильно после Мишиного рождения, и перешло к нему согласно не столько закону, сколько ее, Панаиной, воле. Которая, конечно, хоть и стоила иных законов, но тем не менее.