Надежда семьи - [3]

В этот вечер в семье Смирновых уже не слышно было веселых рассказов Маши. Она не хотела огорчать родителей, сообщив им о своей неприятности, а говорить о чем-нибудь постороннем у нее не хватало духу. Сославшись на трудные уроки, заданные к следующему дню, она уселась со своими книгами подальше от всех, у маленького столика в углу комнаты. Отец и мать были каждый заняты своим делом, им некогда было следить за дочерью, иначе они удивились бы, что она так странно принимается за свои трудные уроки. Вместо того чтобы скорее и прилежнее учиться, она перелистывала свои книги, чистила их резинкой и перочинным ножом, завернула переплеты их в белую бумагу, из некоторых даже вырвала особенно грязные страницы. Благодаря колким замечаниям подруг, она мечтала уже не о том, как бы побольше и получше выучиться, а о том, как бы скрыть свою бедность, как бы выказать себя побогаче. Она кое-как приготовила уроки, заданные к следующему дню, но зато книги ее приняли опрятный вид и не казались купленными на толкучке. Если бы она могла переменить и свое платье! Какое оно на самом деле гадкое! Вчера, только что вымытое и выглаженное, оно еще выглядело порядочным: сегодня оно уж очень смятое, а что будет завтра?!

«И неужели это мне в самом деле придется всегда ходить в ситцевых платьях и все надо мной будут смеяться?! Нет уж, надо, чтобы мама как-нибудь сшила мне шерстяное платье: я не хочу ходить в гимназию посмешищем для всех!» — С этими печальными мыслями заснула Маша поздно вечером.

Когда она проснулась на следующее утро, погода была отвратительная. Густые серые тучи покрывали все небо, шел мелкий, холодный дождь. У Маши не было теплого пальто. Она четыре года носила одно и то же драповое пальтецо; теперь оно было до того коротко и узко ей, что она не могла надеть его, и Елизавета Ивановна решила употребить его на теплое платье для младших детей. Маше она отдавала свое собственное пальто. Только его нужно было окрасить, так как от долгой носки оно порыжело, и перешить по фигуре девочки.

— Что, мама, мое пальто еще не готово? — спросила Маша, с грустью глядя в окно.

— Нет, голубчик, не готово, — озабоченно отвечала Елизавета Ивановна. — Я дважды ходила в красильню, обещали к завтрему непременно приготовить. Уж я, право, не знаю, как ты пойдешь в гимназию. Надень хоть мою кофту, ничего, что она старая, по крайней мере не вымокнешь!

— Ах, мама, мне стыдно идти в вашей кофте; она в заплатах, да и, главное, сидит на мне так гадко: рукава длинные, ворот мне широк!

— Что же делать, Машенька. Ты знаешь, что мы рады бы радешеньки одевать тебя хорошенько, мы не виноваты, что у нас средств не хватает! Все же лучше надеть хоть гадкую кофту, чем идти по такому дождю в одном платье!

Маша сознавала, что мать говорила правду. Она с тяжелым вздохом надела старую, неуклюже сидевшую на ней кофту и пошла в гимназию, с единственным желанием не встретить никого из подруг. Она шла быстрыми шагами, робко озираясь по сторонам; вот уже и дом гимназии, еще несколько шагов — и она у цели. «Слава богу, не видно никого из гимназисток: верно, еще очень рано!» Она несколько бодрее пошла вперед, но — ах! — только что она подошла к подъезду гимназии, у тротуара остановились извозчичьи дрожки, две девочки выпрыгнули из них и догнали ее на первых же ступенях лестницы.

— Кто это такой? — вскричала одна из них, заглядывая в лицо сконфуженной Маше. — Смирнова! Что это на тебе надето?

— Оставь ее! — прервала другая девочка. — У нее и книги чужие, и платьев, должно быть, также нет своих!

Обе девочки с громким смехом побежали наверх, а Маша, чувствуя себя униженной и оскорбленной, тихо поплелась за ними.

И этот день ее гимназической жизни был испорчен, как предыдущий. Она опять сторонилась подруг, боясь насмешек даже от тех из них, которые неспособны были оскорблять человека за то, что он беден; она опять не могла сосредоточить своего внимания на уроках учителей, не могла избавиться от тяжелых мыслей о своем несчастном положении.

В следующие дни дело шло не лучше. Маша всегда была тщеславна. Насмешки глупых девочек действовали на нее сильнее, чем следовало. Мысль, что она беднее, «хуже» других, страх новых оскорблений не давали ей покоя. Иногда ей приходило в голову бросить учение, перестать ходить в гимназию; в другой раз она мечтала отличиться чем-нибудь особенным и отомстить насмешницам; но чаще всего она придумывала, как бы устроить так, чтобы казаться богатой, чтобы одеваться покрасивее и приобрести разные безделицы, которыми хвастались другие.

Не все девочки класса Маши были так грубы и легкомысленны, как оскорблявшие ее насмешницы. Многие из них сами принадлежали к небогатым семьям и умели сочувствовать ближним; другие получили дома хорошее воспитание и понимали, как непростительно насмехаться над бедностью; третьи, наконец, занятые учением, не имели ни времени, ни охоты заниматься нарядами или наружностью подруг; они заметили, что Маша девочка не глупая, знакомились с ней и старались сблизиться. В их обществе Маша могла бы очень приятно проводить время, но, к сожалению, в классе находилось пять-шесть человек, всегда готовых напомнить ей ее положение.