Над строками Нового Завета - [6]

Климент Александрийский, христианский писатель, живший на рубеже II и III веков, назвал Иоанново благовествование Евангелион пневматикон – духовное Евангелие, мистичность и возвышенность которого достигаются не благодаря, а вопреки языку. И если у синоптиков портрет Иисуса дан снаружи, то евангелист Иоанн даёт его изнутри, из глубин духа. Если выписать формулы, какими Иоанн называет Христа – Сын Единородный, Агнец Божий, Хлеб жизни, Спаситель мира, Пастырь добрый и т. д., – составится своего рода акафист Христу. Таким образом, Евангелие от Иоанна – это Евангелие личной встречи с Иисусом и Евангелие для молитвы.

Странное дело. Когда читаешь книгу Платона о Сократе, а потом книгу Ксенофонта о нём же, то впечатление, что они пишут как бы о разных людях. Сократ Ксенофонта очень не похож на Сократа Платона.

Евангелисты, как я уже говорил, очень не похожи друг на друга – ни по образованности, ни по типу мышления, ни по темпераменту, ни по задачам, которые они перед собой ставили. Но Иисус четырёх евангелистов – это один Иисус. В разных, порой почти взаимоисключающих друг друга текстах вырисовывается один Человек. Это делает Иисуса не героем Евангелия, а действительно живым Человеком, Который выходит за рамки книги и реально оказывается среди нас. Каждое из Евангелий рисует Его портрет. Но Иисус в четырёх Евангелиях – это уже значительно больше, чем портрет, даже больше, чем голограмма. Это чудо.

В одном тексте, оказывается, невозможно вместить то, что вмещено в четырёх, хотя почти всё здесь как бы повторяется. Вот почему Евангелий четыре. Одни и те же фразы повторяются, но в одном Евангелии какое-то слово выпадает, в другом – появляется. В результате создаётся эффект объёмности. Из книги, которую можно раскрыть и читать, Евангелие превращается в настоящее здание, куда можно войти, чтобы жить внутри него в течение всей оставшейся жизни. В своей «Исповеди» блаженный Августин говорит, что Евангелие напоминает ему здание с низким входом. В него трудно войти. Но чем дальше идёшь, тем выше и выше становятся своды этого здания, чтобы наконец где-то в небесах исчезнуть. Августин очень хорошо выразил именно объёмность Евангелия, этот эффект, когда читатель как бы входит в книгу, оказывается внутри. Можно использовать и сравнение со статуей, которую невозможно сфотографировать с одной стороны так, чтобы у зрителя сложилось о ней полное представление. Для этого её надо снять с нескольких точек.

Но не только поэтому Евангелий четыре. При всех различиях, их главная задача одна – возвестить Благую Весть, сообщить, что Христос воскрес. Всё остальное как бы прилагается к этому.

Кроме Четвероевангелия, как известно, есть ещё разные апокрифические (не признанные Церковью священными) евангелия – от Фомы, от Никодима, от Петра, от Марии и др. В последние годы вышло несколько книг на эту тему.

Закономерно возникает вопрос: почему одни Евангелия Церковь признала каноническими, а другие попали в число отвергнутых, или апокрифических? При этом в апокрифических евангелиях есть отдельные факты, которые невозможно не принять. Но в целом каждое из этих евангелий изображает своего Иисуса, не похожего на Иисуса из других апокрифов и на Того, с Которым мы встречаемся в Евангелиях, вошедших в Священное Писание. Вот первый признак неканоничности этих книг.

Второй признак заключается в том, что каждое из апокрифических евангелий написано с целью обосновать тот или иной тезис. С этой точки зрения апокрифы можно разбить на три группы.

Первая – это иудео-христианские евангелия, призванные обосновать тезис, к которому много позже, в XX в., вернётся Мао Цзэдун: бедность – это хорошо. В этих евангелиях показано, что все богатые плохие, а бедные – хорошие. Конечно, мы знаем – Спаситель прямо говорит об этом, – что богатому трудно войти в Царство Небесное. Трудно, но возможно. Да, бедному проще, но при этом осуждения богатства нигде в Евангелиях нет. Апостол Павел осуждает не богатство, а сребролюбие. Христос нас предупреждает, что богатством распоряжаться трудно, и поэтому проще человеку, когда у него ничего нет. Вместе с тем, призывая нас помогать, давать тем, кто в чём-то нуждается, Спаситель как бы говорит: чтобы давать, надо иметь что давать. Взаимоотношения христианина с богатством, таким образом, совсем не так просты, как иногда хотелось бы псевдохристианским социалистам. Хорошо какому-нибудь перуанскому священнику, исповедующему богословие освобождения, рассуждать о том, как замечательно быть бедным, зная, что братья из Франции, Италии или США непременно помогут его приходу… Также и мы: говорим о том, как прекрасно ничего не иметь, и поджидаем через два дня грузовик с гуманитарной помощью из Германии. Это безнравственно. И такому отношению к жизни Христос нас нигде в Новом Завете не учит. А вот в апокрифических евангелиях первой группы Христос говорит именно о том, что хорошо быть бедным. Эта основная их идея имеет чисто социальную окраску.

Вторая группа – евангелия гностические. В евангелии от Фомы, например, речь идёт о том, что человек спасается не верой, а погружением в знание о Боге. Не надо пытаться спасать другого, не надо протягивать ему руку помощи. Главное – погрузиться в знание о Боге. Вот основной тезис гностических евангелий, свитки с текстами которых вскоре после Второй мировой войны были найдены в Египте в селении НагХаммади и затем многократно публиковались в Европе. У нас, в русском переводе, они увидели свет благодаря трудам М. К. Трофимовой. Эти тексты сразу привлекли внимание европейской интеллигенции, потому что в них говорится как раз о том, что приятно сегодняшнему интеллигенту, – об особом знании. Христос в них призывает не верить, не жить в Нём, во Христе, и ради тех, кто нас окружает, а погрузиться в какое-то тайное знание. Такое видение христианства сразу примирило с ним очень многих, но с Христом такое «христианство» ничего общего не имеет.