Над снегами - [20]

В нашей работе, так же как и в сборке самолета, усиленно помогали матросы с «Литке». К сожалению тут их рвение и готовность к работе не могли принести нам такой же пользы, как при сборке машин. Они не знали мотора и не могли оказать помощи мотористу. Зато техническую помощь в виде подачи нам инструментов, связи со стоящей сбоку машиной Эренпрейса и крепких выражений, которых мы не жалели по адресу негостеприимного Севера, команда «Литке» оказывала во — всю.

Больше двух часов ревели под картером мотора две паялъные лампы, прежде чем с его блока и труб начал стаивать иней и он постепенно стал принимать свой нормальный черный цвет. За это время я успел проверить управление, элероны, регулирующийся стабилизатор, приборы… Осмотрел и подтянул все гайки и болты. Дюйм за дюймом тщательно прощупал весь бензопровод. обмотанный, для утепления асбестовым шнуром. Кажется, не осталось ни одной детали, которой бы мы «не обнюхали». Придраться нельзя было ни к чему. Но ведь никогда нельзя сказать, в каком ниппеле или шплинте спрятался случай, из-за которого мы могли преспокойно не вылететь или еще хуже—где-нибудь сесть.

Связь с базой, где осталось большинство наших вещей и «комсостав», поддерживал неутомимый каюр Дьячков. Ни, он, ни его собаки не знали в эту ночь отдыха. Почти не задерживаясь ни у нас, ни в относительно теплой с горящими печами базе, он ездил без устали взад и вперед. Расстояние до базы в полтора километра он покрывал в течение каких-нибудь десяти минут, каждый раз привозил нам что-нибудь необходимое: то заботливо завернутую горячую пищу, то запасные части или инструменты. Собакам словно передалась наша лихорадочная спешка. Они прыгали, рвались и всячески старались показать свою готовность сейчас же мчаться обратно. Едва Дьячков успевал вытащить длинный шест, к которому они были привязаны, как они резко срывались о места, едва не опрокидывая саней, делали крутой поворот и моментально тонули во мраке. Их лай и покрикивание каюра через минуту уже слышались совсем издалека.

Резкий ветер с моря не ослабевал. По мере возможности мы старались поворачиваться к нему спиной или работать с наветренной стороны, но наши маневры блестящих результатов не давали. Когда холод чересчур охватывал нас, так что руки и ноги переставали слушаться, мы, хлопая себя по бедрам, прыгали кругом пылающего костра, как танцующие индейцы.

Спину и ноги нестерпимо ломило, глаза от бессонницы и ветра распалились и горели. В голове путались мысли. Я знал, что если отошел бы и сел в снег, то больше бы уже не поднялся. Большим усилием воли мне приходилось отгонять сон. «Мотор должен пойти. Осталось еще немного. В воздухе отдохнешь и отоспишься»…

Я видел, что и Агеенко и те, кто нам помогали, находились в таком же состоянии, но никто не жаловался и не стремился отойти от машины поближе к костру.

Я не знаю, сколько долгих и томительных часов прошло, прежде чем мы могли начать пробу мотора. Если бы тогда мне сказали, что прошли сутки или неделя, я не удивился бы.

Я до сих пор отчетливо помню напряженное выражение лиц матросов, стоявших полукругом перед самолетом, в то время когда я пробовал запустить мотор. В них была и надежда и сомнение: «А вдруг не возьмет…»

Несколько раз Агеенко поворачивал винт, насасывая смесь, несколько раз я кричал «контакт» и бешено крутил ручку пускового магнетто — мотор дал только одну вспышку.

Мороз не позволил продолжать пробу. Агеенко открыл в радиаторе кран а стал спускать воду, я же выбрался из кабины и снова полез к мотору. Ни мы, ни подошедшие вновь моряки не сказали друг другу ни слова. Небо за горами немного посветлело. Это было начало рассвета.

Почти одновременно с нашей неудачей, словно откуда-то прорвавшись, заработал мотор Эренпрейса. В его бешеном реве мы все почувствовали какой-то упрек, что в молчаливом соревновании наша бригада отстала.

Через час, когда на востоке появилась розовая заря и когда мы были уже в таком состоянии, что нам стало безразлично все на свете, наш мотор был пущен. Я долго и внимательно вслушивался в его рев. Мотор работал великолепно. Вместо радостных слов я только сказал Агеенко:

— Кончили, брат… Собирай инструменты.

ВЫЛЕТ

Минут через пятнадцать-двадцать на аэродром прибыл Слепнев, кинооператор и капитан Дублицкий.

Было почти светло. В серой мгле уж можно было различить темный силуэт стоящего в бухте «Литке», на котором только что погас прожектор, посветлевший самолет Эренпрейса, вещи, раскиданные чуть ли не по всему долю, и приближающиеся уже по проторенной дороге нарты Дьячкова.

Яснее выступили громады окружавших нас гор.

Мороз едал лишь немного — было до 23° ниже нуля. Северный ветер не прекращался, до зато было ясно, и день обещал быть приличным. С погодой, казалось, все обстояло благополучно.

Укладка в кабины вещей, продовольствия, оружия и почты для «Ставрополя» заняла довольно много времени. Было уже совсем светло, когда последним залез в кабину нашего самолета моторист Агеенко.

Прибывший на аэродром кинооператор старался превзойти самого себя. С тяжелым аппаратом на плече, он забегал то справа, то слева, нацеливался то на нас, то на провожающих и всячески старался угодить под работавший винт.