Над Самарой звонят колокола - [29]

А ежели вы моему указу противитца будете, то вскорости восчувствовати на себя правидный мой гнев, и власти Всевышнего Создателя нашего избегнуть не может никто, и никто вас от нашея руки защитить не может.

Одна тысяча семьсот семьдесят третий год, октября двадцать третьего дня.

Великий государь Петр Третий Всероссийский».

– Аминь! – разом выговорили попы, перекрестились, снова собираясь укрыться как можно скорее в святой обители.

– Все уразумели, мужики? – громко спросил Маркел Опоркин и хотел было забрать указ у попа Петра, но кто-то из толпы выкрикнул свою просьбу:

– Уразумели, батюшка-атаман! Но для пущей памяти повели честь указ государя троекратно!

– К чему это? – не понял Маркел, отыскал взглядом седого высокого старика, который стоял неподалеку от паперти, двумя руками опершись на толстый посох. Рядом с ним боязливо жался конопатый внучек, ручонками вцепившись в дедову домотканую рубаху.

– А тогда подлинно войдет сей указ в голову, да так, что барин и езжалыми кнутами через зад не выбьет! – громко ответил старик, обнял внучка за плечи, прижал к боку, успокаивая.

Кто засмеялся, а кто и согласно закричал, поддерживая:

– Вели, пресветлый атаман, честь еще! Верно промолвил Сидор! Налетят барские слуги, хватать да сечь примутся, а из мужицких голов указу того уже не выбить будет!

Читали указ трижды. Маркел Опоркин отобрал у Моисеева указ, передал пожилому мужику в казацком кафтане, при ружье и при сабле, сказал при этом:

– Возьми, Левонтий. Нам надобно в Берду другими трактами возвращаться, в иных местах мужиков поднимать будем. А вы здесь, собрав какой скот и провиант, шлите к батюшке в Берду на пропитание воинства. Да голую чернь не забудьте, по пяти овец и по телку из барских стад наделите. Себе в помощники возьми вот Илью Арапова, мужик, вижу, толковый, на барина руки здорово чешутся. Такой не подведет. Прощевайте, братцы. Будут какие вести о движении царицыных войск – всенепременно извещайте государя! В том особая ваша служба и будет покедова в этих местах, близ Новой Московской дороги. С богом, казаки!

Но не успел отъехать, как был остановлен появившимся странным обозом розвальней в шесть-семь. От того обоза неслись крики и стенания. За стражу верхом ехали несколько мужиков в полушубках, с вилами да оглоблями в руках.

– Что за ватага лихая? – усмехнулся Маркел Опоркин и попридержал своего коня. К церкви подкатили жители деревни капитана Ляхова. – Кого изловили, мужики? Барина?

С передних розвальней соскочил седой кривоглазый старик, стащил с головы шапчонку, поклонился Маркелу Опоркину, как важному человеку, рукой до утоптанной земли.

– Нет, атаманушка, барин убег-таки. А изловили приказчика его, Фрола Жердина с семейством, – тако ж удумал из села бежать, лихоимец. На твой справедливый суд и расправу доставлен. Изволь, будь ласков, выслушай его вопли-оправдания и его вины, нами сказанные. И суди тогда.

– Каков был сей приказчик? – спросил Маркел Опоркин и задумчиво покосился на Илью, словно говоря суровым взглядом: легко ли ему, простому казаку, вершить людскими судьбами, хоть и власть дадена от государя немалая!

– Барину был угодлив, мужикам хуже напасти! – ответил кривоглазый старик на вопрос Маркела Опоркина.

– Кабы Бог послушал худого пастуха, так бы весь скот передох! Тако же любил нас и сей Фрол Жердин! – добавил кто-то из ляховских мужиков.

– Добрых, сковавши, не возят, атаманушка! – отозвался еще кто-то. – Не ради его бережения сковали, а ради суда и спроса праведного!

Приказчик, стыдясь выказать робость при супруге и детях, взмолился к мужикам:

– Помилуйте, братцы! За что меня безвинно сковали цепями? В чем я пред вами виноват? Попомните, что и я такой же мужик, да барин неволей меня приказчиком поставил, не сам напросился… Все делал лишь по воле барина, видит бог! – И с надеждой поднял серые мечущиеся глаза: быть может, у седого казака сердце помягче мужицкого?

– Как же ты не виноват? – вновь возмутился кривоглазый старик в длинном сермяжном кафтане. – Не ты ли на господских работах крестьян всех до крайности поизмучил?

– Не от меня те строгости, а единственно по строгому велению барина! – ответил приказчик, пряча от семейства выступившие на глазах слезы.

– Известно дело, теперь говоришь на барина! – возмутился кривоглазый старик. – А прежде барин, бывало, рта не успевал открыть, как ты у него с языка слова слизывал и нас теми словами пакостно поносил!

Вперед к розвальням выступил кряжистый мужик лет тридцати, в драном тулупе и в лаптях, подстеленных для тепла соломой. В руках – деревянные вилы-тройчатки. И, будто вилами этими, уперся приказчику в лицо яростными глазами.

– А не твоя ли вина, приказчик, что ты мирские наши сенные покосы по два года кряду отдавал помещице Авдотье Жердиной, своей сродственнице, и за каждый год, известно то нам стало, брал по шестидесяти рублей в свой карман?

– Не сам я отдавал! Спросите барина! – упорствовал приказчик, а голос садился, перехватывала его хрипота: понял, что пустыми словами ему теперь не отбояриться.

– Изловим ежели, то и барина о том лихоимстве допытаем! – Мужик в драном тулупе пристукнул черенком вил об утоптанный снег.