Над океаном - [2]

Они остановились у края рулежки, потому что мимо катил, длинно пронося свое вытянутое тело, Ту-16 в ровном мощном гуле двигателей; вот, разбрызгивая незаметные глазу пленки воды на бетоне, он выкатил на исполнительный, аккуратно, неторопливо развернулся и, скрипнув тормозами, замер, сдержанно гудя.

— Молчим... Потом он, все так; же медленно, басит: «И взвод будет. С автоматами. Все, как они заслужили. И я буду. Примешь, майор?» Ну, что я? Молчу. И он. А потом говорит в стол: «А моему салюта не было. И оркестра не было. Он сержантом ее всю, все четыре года, отмахал. А нам-то салют будет, майор?» Будет, говорю. Будет, если заработаем... — Ионычев отшвырнул в мокрую траву недокуренную сигарету: — Нет, точно, бросаю курить, гадость одна...

Летчики молча шагали по краю бетонки.

— Хоть бы минимум сегодня не ушел, — после долгой паузы негромко сказал капитан Шубин, сосед и приятель Ионычева и, отрядный в его же эскадрилье. — Погода как рехнулась...

Ионычев пару секунд внимательно смотрел, как суетятся под стоящим в конце полосы Ту-16 техники-стартовики, потом как бы опомнился и не предвещавшим ничего хорошего басом осведомился:

— Кстати, Шубин...

Но его заглушил резко усилившийся рев турбин. Все остановились, наблюдая, как двинулась машина и, быстро набирая скорость, покатилась, нет, побежала по полосе, грохоча работающими на полном газу двигателями; Ионычев, взмахнув рукой, широко пошагал дальше, не оборачиваясь, и весь его вид говорил: «А чего смотреть? Летают люди, все нормально, все правильно». Ту-16, набрав скорость, оторвался от полосы; и тут облака будто лопнули по шву, из прорехи в дожде брызнуло закатное солнце; взлетающий корабль ало-серебряно полыхнул в сверкающих лучах, заискрился и, дымя, пошел медленно вверх, выше, выше, к серым тучам; солнце погасло, и бомбардировщик погас тоже; гул двигателей быстро стихал, удаляясь.

— Так вот, Шубин. Вы сегодня работаете в полярном маршруте, так? Полигон?

— Так точно, — помрачнел тот, поняв, что сейчас будет разнос при всех.

— И вы взлетаете в...

— Двадцать семнадцать! — Лицо капитана, сплошь покрытое детскими конопушками, стало виноватым; он помаргивал рыжими редкими ресницами, как мальчишка.

— А где ваш оператор? — громыхающе осведомился Ионычев. — Что? Почему штурман-оператор не изволил утром явиться на постановку? М-мм?!

Шубин пошевелил оранжевой бровью, хотел что-то сказать, но на полосу выруливала еще одна машина; Шубин щегольски-лихо козырнул и, прокричав в нарастающем грохоте: «Есть, разберусь — доложу!» — побежал к своей стоянке.

Стоянки второй эскадрильи располагались вдоль опушки леса в кажущемся на первый взгляд беспорядке. Огромные длиинотелые худощавые самолеты стояли, приопустив длинные руки-крылья, и их высокие кили поблескивали полированным серебром на густом фоне сине-зеленого леса. Сейчас корабли казались очень металлическими и неживыми — наверно, потому, что под ними мелькали фигурки людей, повсюду смешивались распахнутые люки, к их плоскостям и «животам» тянулись безобразные рядом с благородством аэродинамики шланги и кабели, змеились провода.

Группа летного состава быстро редела, расходились по стоянкам экипажи, расставаясь подчеркнуто сдержанно — молча, напутственно взмахивая руками. Кучеров шагал в сторонке со своим помощником, правым летчиком лейтенантом Савченко, нескладным парнем, на котором обмундирование выглядело мешковато, потому что лейтенант сутулился, как все высокие люди.

— ...И держись за управление, пока не пробьем облачность, а после пойдешь сам. Понял? И чтоб я этого пещерного афоризма: «Наше дело правое не мешать левому», чтоб я его больше не слышал! В следующий сложняк взлетать будешь сам: хватит, накатался, пора самому саночки возить... Ну а сегодня — ничего нового. Все ты знаешь, все умеешь, так что считай меня и дальше перестраховщиком и занудой... — Кучеров косо глянул на залившегося краской лейтенанта и засмеялся: — Расслабься, Коля! Всё нормально. Все на педантов учителей женам жалуются — поначалу. А так-то мы ребята что надо, не где-нибудь найденные, кое-как деланные, и сегодня тоже будем молодцами. Будем, а?

— Кучеров! — окликнул Ионычев, стоя на краю рулежки. — На минутку!

И когда Кучеров остановился со спокойным достоинством, покачивая висящим на согнутой в локте руке шлемофоном, Ионычев негромко, явно не желая, чтоб их кто-то услышал, спросил, глядя в спину удаляющемуся Савченко:

— Как он, ничего? Не заметно?

Кучеров задрал бровь и вполне искренне удивился:

— А что должно быть заметно, командир?

— Не крути, Саня. Ты тоже когда шел в первый раз туда... — Ионычев неопределенно мотнул головой. — Со мной, кстати. Вот я и спрашиваю.

Кучеров подумал и сказал:

— А хоть бы и заметно? Я б удивился, если б вовсе ничего не заметил. Все нормально, в пределах допустимого. — Он вдруг странно ухмыльнулся и сообщил: — У меня в столовой всю колбасу забрал...

— Какую колбасу? — не понял Ионычев. — При чем тут колбаса? Я тебя о чем спрашиваю — о колбасе?

— Ты понимаешь, командир, — многозначительно сказал Кучеров, — он страшно любит копченую колбасу. Даже больше, чем я.