Над обрывом - [32]

Я взглянул на часы и сказал:

— Ты говоришь во множественном числе, однако времени, боюсь, хватит только на одно.

— Что ж, придется тебе пойти на самоограничение. Кому выбирать, тому и голову ломать.

— Ладно, — сказал я. — Устроит тебя, если я буду пользоваться выражением «комок нервов», которое уже употребил однажды?

— Как тебе угодно. Главное, чтобы я при этом чему-то научился.

— Не знаю, чему этот случай может тебя научить.

— Я же только что сказал: пользоваться электрообогревателем.

— Хорошо, — сказал я. — Начнем с самого начала. Оно, правда, будет не таким интересным, как твоя история про собак, однако все же занимательным, как начало любой истории. Нет ничего более волнующего, возбуждающего, чем прикоснуться к незнакомой женщине! Взглядами, словами ли — а под конец, если вспыхнет искра, горячими руками и так далее. К этой искре я жадно стремлюсь, но ее хватает только на начальную фазу, а потом озорное потрескивание переходит в тягучий скрежет. Знаю, знаю, у тебя сложился другой образ, потому что у тебя был другой опыт. Я еще не забыл нарисованную тобой лестницу. Итак, я живу на окраине Берна, рядом с торговым центром, к которому примыкает небольшой парк с детской площадкой. Там есть и скамейки, и плещущий фонтан. Однажды вечером — я ходил за покупками — возле этого фонтана я увидел мужчину, который, по-идиотски ухмыляясь, полоскал в воде какой-то предмет. Я сел на скамейку и с удивлением смотрел на него. Он ухмылялся и продолжал свое занятие. Подошла женщина, села на другой конец скамейки и тоже стала на него смотреть. Мужчина заметил наш интерес к нему и, похоже, обрадовался. Под конец он вынул этот предмет из воды и еще несколько минут полоскал его под струей фонтана. Теперь я разглядел, что это была вставная челюсть. Мужчина посмотрел на нас, разинул рот, вставил челюсть и, все еще ухмыляясь, удалился. Мы с незнакомкой поглядели друг на друга. Она улыбнулась, я расхохотался. У нее было миловидное, даже красивое лицо и темные, почти черные, коротко стриженные волосы, которые подчеркивали ее бледность. Вообще-то мне больше нравятся белокурые женщины спортивного типа, с которыми я мог бы играть в теннис. Тем не менее я принялся болтать с ней — по-другому я не умею. Она говорила мало, однако язык ее тела не возвещал о неприступности. Я произнес несколько дежурных фраз о том, какие причудливые формы иногда принимает саморазоблачение — ведь именно это мы с ней только что видели. Она как будто нашла меня забавным и оттаяла до такой степени, что я осмелился прямо спросить, не выпьет ли она со мной по случаю первого апреля рюмочку аперитива. Она спросила, не является ли мое предложение первоапрельской шуткой. Нет, возразил я, это совершенно серьезно. Она улыбнулась, взглянула на часы и задумалась. Потом сказала, как будто обращаясь к самой себе: «В сущности, почему бы и нет?» Эти слова она повторила еще раз, когда после кампари я спросил, нельзя ли нам увидеться снова. Однако на следующий вопрос — не могу ли я умыкнуть ее в одно из ближайших кафе — она ответила отрицательно и назначила свое место встречи: детская площадка, через неделю, в это же время. Легко и непринужденно она взяла на себя роль, которую в подобных случаях привык играть я: роль человека, отвечающего на вопрос, где и когда. Это немного разозлило меня, но главным образом возбудило, и за дни ожидания я часто представлял себе момент, когда у дамы ослабнут колени. Кстати, за аперитивом я ничего о ней не узнал, не узнал даже имени, что лишь усилило для меня ее привлекательность. И третье, что привлекло меня: я предпочитаю зрелых женщин, а она такой и была. Ей около сорока, прикинул я, возраст, к которому женщины, по моему опыту, созревают для наслаждения.

— Минутку, — сказал Лоос, — это выражение я должен записать, хотя… — Он достал блокнот, однако ничего не написал в нем и спрятал обратно. Показав на свое левое предплечье, он пояснил: — Аллергия.

В самом деле, я увидел несколько красных точек. Тогда я спросил, не раздражает ли его это выражение.

— Применительно к абрикосам или сыру — нисколько, — ответил он. — Но можешь продолжать. Я не хотел тебя перебивать.

— А я не хотел вызывать у тебя аллергию. Но так или иначе, она была вполне зрелой, и мои мысли ежедневно вертелись вокруг нее и ее наружности, что обычно считается признаком влюбленности. Возможно, однако, я был так же мало влюблен в нее, как гончая собака — в дичь, по следу которой устремилась, выбрав этот след среди многих других. И все же, когда до условленного времени оставалось совсем мало, я, подходя к детской площадке, почувствовал, что у меня заколотилось сердце: этого со мной давно не бывало. Она уже сидела на скамейке, курила и так засмотрелась на возню вокруг качелей, у фонтана, что заметила меня, только когда я сел рядом с ней. Она приветствовала меня с несколько обескураживающей небрежностью, а когда я спросил, как она поживает, приложила палец ко рту и кивком указала на качели. На качелях сидела маленькая девочка, а рядом, опираясь на столб, стоял, по всей вероятности, ее отец, погруженный в чтение бульварной газеты и время от времени толкавший качели. Что в этом примечательного и почему меня призывают к молчанию, я не понял. «Да, очень мило», — произнес я наконец. «Нет, господин доктор, очень уныло», — сказала она. На мой удивленный вопрос, откуда она знает, что у меня степень доктора, она ответила: на это есть телефонная книга. Стало быть, она наводила обо мне справки. Это был хороший знак, столь же ободряющий, как ее губы. Во время нашей случайной встречи они не были накрашены, теперь же их четко обрисовывала темно-красная помада. Мы опять пили кампари, она держалась непринужденно. На мой вопрос о ее личных обстоятельствах она мягко ответила, что предлагает отказаться от взаимных расспросов, и сообщила только о своей профессии. Она работала сиделкой в доме инвалидов. Хоть она и не любила рассказывать о себе, я не мог не спросить, замужем ли она. В ответ она коротко кивнула. Меня устраивало, что она связана, так я чувствовал себя свободнее и одновременно испытывал ощущение, словно мне бросили вызов, чувствовал себя завоевателем. Я подметил, поскольку не лишен интуиции, что ей во мне кое-что нравится. Однако через час, когда я уже собрался произнести: «Неужели мне придется обедать в одиночестве?», она поднялась и спросила: «Через неделю?» — «А раньше нельзя?» — «Через неделю, — повторила она, — вы знаете где». Так она заставила меня томиться в ожидании и этой, возможно, неосознанной тактикой добилась того, что на следующей неделе я предвкушал нашу встречу с еще большим нетерпением. Быть может, на сей раз я действительно влюбился, хоть мне и приходили на ум слова Тассо: «Влюбленность — это духовное блаженство, деликатно сопровождаемое чувственным желанием». Деликатным мое желание не было. Оно было, и это я признаю, властным и деспотичным.