Над обрывом - [28]

Мы с ней танцевали только один раз, на нашей свадьбе, а больше — никогда. В семнадцать лет я ходил на танцы. И в первый вечер одна девушка, от которой пахло лавандовым мылом, сказала мне, что я не должен так подпрыгивать. В конце третьего вечера объявили так называемый «белый танец», дамы выбирали кавалеров. Я ждал, что меня выберут, но меня никто не пригласил, я сидел, чувствуя себя лишним. Как больной теленок на ярмарке. Я был уверен, что никогда не найду себе подругу, не говоря уже о жене. После этого я перестал ходить на танцы и не танцевал до самой свадьбы. Да и на свадьбе танцевал совсем недолго, как бы иронизируя над собой. Она может потанцевать, когда захочет, говорил я ей. А она отвечала, что танцы для нее ничего не значат. Но когда я познакомился с ней, то подумал, что, наверно, она балерина, — такая грациозная была у нее фигура. Балерина с собакой, которая встретилась мне на деревенской улице. Я тоже был с собакой, с таксой моей квартирной хозяйки. Та уехала на два дня в Эльзас, попросив меня присмотреть за своей любимицей. У сучки по имени Лара была течка, поэтому хозяйка дала мне спрей для отпугивания кобелей и велела при каждой прогулке заслонять заднюю часть Лары этакой дымовой завесой. Такая предосторожность показалась мне чрезмерной и вдобавок несимпатичной, потому я пренебрег ею. Однако это решение оказалось роковым. Был ясный мартовский вечер, Лара бежала передо мной, я спустил ее с поводка. Тут навстречу мне вышла молодая женщина с лабрадором. Когда нас разделяли примерно двадцать метров, Лара остановилась. Лабрадор, которого дама держала на поводке, тоже остановился. А потом все пошло очень быстро. Резким рывком лабрадор освободился и набросился на Лару. «Лео, Лео!» — крикнула моя будущая жена. Но Лео уже ничего не слышал. Он радостно принюхивался, а Лара отвела хвост вбок, давая понять, что согласна. И он тут же вскочил на нее. Время для вмешательства было упущено. Растерянные, смущенные, одинаково охваченные стыдом, стояли мы рядом и не знали, что сказать друг другу, кроме банальных извинений. Тут, однако, случилось осложнение, какое, сказали мне, бывает нередко. Сделав свое дело, кобель не смог слезть. Его зажало, словно в тисках. Какое-то время они молча вертелись по кругу. Потом Лео положил заднюю лапу на спину Ларе, развернулся, и они, все еще слитые воедино, оказались спиной друг к другу, и каждый, взвизгивая от боли, тянул в свою сторону. Но без толку. Они не могли расцепиться. Зрелище было тягостное. Молодая женщина то краснела, то бледнела, а я не находил слов, которые помогли бы снять напряжение. Через четверть часа, самые долгие в моей жизни, моя будущая жена заявила: «Надо что-то делать, иначе эта драма никогда не кончится». — «Да, но что?» — спросил я, и, вместо того чтобы ответить, она подошла спереди к своему Лео — он был невелик ростом и весил немного, — взяла его за бока, осторожно приподняла и повернула. И тиски разжались. Каждая из собак принялась лизать себе причинное место. Так мы познакомились. А что было бы, если б я, согласно указаниям хозяйки, применил спрей? Ничего бы не произошло. Встретились бы на перекрестке, вежливо кивнули друг другу, Лео быстро обнюхал бы Лару, с отвращением отвернулся бы, а потом, энергично дергая за поводок, утащил из поля моего зрения женщину моей мечты. Но, слава Богу, вышло иначе, молодая женщина после случившегося не сочла нужным просто удалиться, а взяла на себя кое-какие заботы. «Теперь мы можем только надеяться, что это явление природы не будет иметь последствий», — сказала она. Да, именно так она сказала — «явление природы»! Такое нескоро забудешь. И мне сразу стало ясно: если эта женщина простую случку называет «явлением природы», значит, она особенный человек. Я спросил, надо ли ей сообщить о возможных последствиях, она ответила утвердительно и дала свой телефон. Я назвал свою фамилию, она — свою. У нее было приятное рукопожатие. О любви с первого взгляда речь не шла. Я никогда быстро не воспламенялся. Мы регулярно встречались и стали потихоньку влюбляться друг в друга. Ну вот. А сейчас пора немного помолчать, стать слушателем — не все же вам меня слушать, господин Кларин. Бога ради, поведайте хоть что-нибудь о себе!

«Ты же мне слова сказать не даешь, — мог бы подумать я. — Сам болтаешь без умолку, как одержимый, и еще упрекаешь меня, что я молчу». Но я так не подумал, потому что так не чувствовал. Я вспомнил мою мать, которая в детстве часто читала мне сказки братьев Гримм. Тогда я мог слушать ее сколько угодно, увлеченный, захваченный, — и насколько же слабеет со временем у людей эта способность. Я заметил это только потому, что сейчас она вдруг пробудилась у меня снова — под влиянием такой неординарной личности, как Лоос. У меня не было ни малейшего желания говорить, хотя вообще я разговариваю охотно и среди друзей, когда заведусь, чувствую себя словно олень-победитель во время гона. Теперь же я не испытывал потребности высказаться еще и потому, что опасался обмануть ожидания Лооса, у которого внезапно проснулся ко мне интерес. После его рассказов моя жизнь и я сам представлялись мне какими-то бесцветными, не заслуживающими внимания. Он взглянул на меня.