Над любовью - [18]

— Давайте веселиться, это легко, когда, действительно, стало хорошо. Едем куда-нибудь, — обрадовался Извольский.

В 10 часов вечера они входили в оставшуюся непроданной маленькую ложу вверху театра, что был на Набережной. Выло видно внизу много людей, было темно и нельзя было разобрать лиц, тем более, что и на сцене было далеко не ярко: изображалась какая-то восточная опочивальня и уснувшая в ней красавица. Подле, весь синий от света фонаря и прожектора, вздыхал не то принц, не то придворный офицер.

— Она действительно красива, — посмотрев в лорнет на артистку, сказала Екатерина Сергеевна.

— А вы еще красивее, — нагнулся и поцеловал ее руку Извольский.

Кэт чуть поморщилась, положила поцелованную руку на бархатный барьер ложи и неожиданно попросила:

— Знаете, Михаил Сергеевич, уедемте до конца спектакля, а в антракте я спрячусь за занавеску. Это забавно: прийти и уйти незамеченными.

— Отлично, кажется я первый раз в жизни буду в театре не для того, чтобы здороваться и показываться, — смеялся он.

Стукнулся занавес о рампу, осветился зал, поднялись со стульев люди. Одни здоровались, другие спешили найти его или ее, чтобы окончить начатый в предыдущем антракте разговор, чтобы условиться, где после ужинать. Были и такие, которые стояли и преувеличенно громко говорили о пьесе, а другие отмечали что-то в записных книжках или сосредоточенно запоминали виденное, чтобы завтра рассказать о нем в газетах…

Было, как всегда бывает в театре.

Извольский выглядывал из ложи и говорил Кэт, кто есть из знакомых. То смеялся, то возмущался и при случае сообщал последнюю сплетню…

В зале снова стало темно, на сцене посветлело и она расцветилась чудесными костюмами и яркими декорациями. И было странно слышать, как скандировали прозаичные слова, словно стихи, актеры. Хотелось фантастичности, прикрытой узором мистики, хотелось слышать сказку…

— Пора уходить, конец скоро, — шепнула Кэт.

— Жаль! Неужели же и теперь, Екатерина Сергеевна, я не услышу ответа на мою любовь? — вдруг спросил ее Извольский.

— Может быть, и никогда! А почему теперь? Или вы забыли, что я не люблю завязанных глаз? — отвечала Кэт.

Борис Николаевич Шауб, идя из балета домой, так задумался, что и не заметил, как несколько уклонился от прямой дороги.

А когда заметил, то нарочно пошел в сторону, захотелось гулять, а главное, неприятно было возвращаться домой и видеть Кэт, — такую противоречивую. Кэт этого последнего времени. Почему она всегда говорит теперь о какой-то свободе? Постоянно недовольна им, называет эгоистом?.. Говорит, что нельзя отдаваться в рабство чувству…

Сам он ничего не замечает, но знает только, что она стала иной, точно боится любви. Ее глаза стали для него загадочней декабрьского тумана.

«Она говорит, что если думают о любви, значит, не любят.

А сама думает и перед поцелуем и потом не целует… Говорит, что была страсть, а не любовь.

Страсть — это та же любовь… Она, положим, говорит иначе.

Но что, что ей перестало быть милым? Что ей так тяжело? Почему она говорит, что он ее не любит?

Неправда! Сейчас скорее домой, она услышит, узнает…»

Фонари на улице догорали. Над улицей медленно опускалась серая, влажная мгла, гнетущая, как неотвязчивая мысль.

Изредка проезжали извозчики с сонными людьми.

Шауб поспешно завернул за угол и у еще освещенного ресторана разыскал таксомотор и разбудил дремавшего шофера.

На громкий звонок дверь отворила горничная, удивившаяся про себя, что барин не открыл дверь клюнем.

— Барыня дома? Давно вернулась? — снимая пальто, спрашивал он.

— Давно спят.

Войдя к себе, он посмотрел на часы. Было два часа утра.

Глава VI

Вся светлая, почти белая комната, обычно приветливая, как и сама обитавшая в ней Любовь Михайловна Розен, не успокаивала сегодня двух собеседниц, а казалась померкшей, унылой. И оттого вдруг наступившее молчание становилось еще невыносимее и еще явственнее доносились звуки шарманки через окно.

— Я вас не пойму, — снова заговорила Любовь Михайловна. — Ведь раньше вы говорили иначе, а теперь что-то новое?

— Теперь именно верное: я счастлива, что вчера, случайно, говоря с Извольским, поняла все: все оттого, что последнее слово не было сказано. Вы прочли мое письмо к Шаубу? Я нарочно его вам привезла; и вы, обвиняя меня, не правы. С Баратовым я разошлась, потому что не было любви в основе и он был тяжелый человек. А мое страдание с Шаубом и конец любви только потому, что между нами не было сказано нужное слово.

— Послушайте, Кэт, но кто же мешал вам сказать его? Или отдать тогда ваше письмо, раз оно было написано?

— Случайность или минутная радость, захватившая нас. Не знаю что… Но то, что рассеялось раньше благодаря невысказанности, оставляет теперь, благодаря недосказанности, во всем какой-то осадок горя! И во всем, даже в мелочах — одно страдание, проходящее красной нитью через нашу уже несуществующую любовь. Я уверена, что Борис тоже страдает. Думает, что любит меня, но не знает, что все это из-за того, что не было сказано последнее слово.

— Как хотите, но я не могу объяснить этим вашим последним словом то, что вы мне рассказали. Как оно может быть причиной? — недоумевала Розен.