Над Кубанью. Книга первая - [68]

— Батя, ты не старик, — выбежав, вслед кричал Миша, — ты ж на сбор не ходишь.

Елизавета Гавриловна догнала мужа. Сунула ему забытую впопыхах шапку.

— Простынешь, — пожурила она. — Хомутова не убивайте! Дедушка Харистов, всех отстоять надо. Люди же. Что же оно такое начинается, а? — шептала она, медленно возвращаясь к дому, и в ее добрых глазах выражались и испуг и сожаление.

Навстречу бежали ребята по влажному, пружинящему под ногами ковру шпорыша.

— Миша, куда вы?

— Мама, мы сейчас вернемся, — донеслось до Елизаветы Гавриловны, — мы к обрыву, на войну поглядим.

— Повечеряли бы.

— После. Мы скоро.

Дети скрылись из глаз.

— Девчонку с собой потащили. Миша! Петя! — позвала она, но их давно уже не было видно.

К обрыву собирались люди.

Внизу в последних лучах косого солнца догорал Бо-гатун и хмуро шумела Кубань. По бугру, за загатами и деревьями, расположились вооруженные старики из богатых семей и молодые казачата, привлеченные интересным разворотом событий. На переправах дозоры сменялись не по главной дороге, а по тропке, мимо Красных скал и заливного поля люцерны.

Миша и Петя очутились рядом с Ляпиным, пристраивающим винтовку в рогульку корявой груши-дички.

Миша нечаянно подтолкнул Ляпина, тот, выругавшись, размахнулся кулаком. Узнав Мишу, сменил гнев на милость.

— А, это ты, шкубент-урядник! Ну, ложись рядком, поговорим ладком. Видишь богатунскую площадь?

Село лежало как на ладони. На площади ясно очерченной лавками и заборами, стояла церковь.

— Вижу, — сказал Миша, — а что там? Тачанки?

— Тачанки! — снисходительно усмехнулся вахмистр. — То хохлачьи орудия, батарея. Пригрели гунибовцы змеев за пазухой. Видишь, дулами до нас повернулись.

— Теперь вижу. — Миша подтянул поближе Петю и Ивгу. — Видите, орудия хохлачьи. Дядя Тимоха, а я думал сначала, что то не дула, а дышла, да еще сомневался коли тачанка, так у ней же четыре колеса, а тут всего два.

— Сверху и впрямь на брички скидаются, — согласился Ляпин, прилаживаясь, — «зеленым арбам, немножко стрелям», так азиаты балакают. — Вырвав с корнем мешавшую ему бурьянину, швырнул ее вниз. — На пупок пришлась, проклятая, жесткая.

— Тимоха, — крикнул кто-то с карагача, — кто-сь по площади двигается, ну-ка подшиби.

— Подшибу, не сумлевайся. Абы за щиток не сховался.

— Ты чего ж с дужки делишь? Надо на вскидок, с руки. А еще гвардеец!

От звука выстрела Ивга закрыла уши, уткнувшись лицом в горькую траву. Отползла в сторону, побежала. Девочку догнали уже в переулке. Она обвила шею брата руками.

— Чего ты, Ивга? — спрашивал Петя, чувствуя, как у самого глаза наливаются влагой.

— Страшно мне, страшно, — рыдала девочка, — там Вася. Может, его тоже убили?

Миша притронулся к острому плечику Ивги. Она не отдернулась, как зачастую делала, а наоборот, подалась ближе, словно ища поддержки.

— Ляпин шутковал, Ивга, — утешал Миша, — он такой баламутный всю жизнь, сколько я его знаю… Никого он и убивать не собирается.

— Собирается, собирается, — девочка топнула ногой, — он злющий, злющий…

Она вырвалась и, петляя шаг, направилась вдоль улицы. Вот и домик Харистовых. В палисаднике завяло все, кроме зелени плоских петушков. Ивга забарабанила по забору. Выглянула Самойловна. Узнав девочку, накинула кацавейку, отворила. Ивга почти повалилась на нее, Самойловна поддержала ее и повела к дому.

— Бабушка, бабушка, что же это?..

— Знаю, все знаю, плачь, плачь, внучка. Легче будет, — вздохнула. — Дети сердцем уже все понимают.

Она гладила и целовала ее голову. Странной казалась эта суровая с виду женщина, с острым хищным носом, ласкающая всхлипывающего ребенка.

Поманила мальчишек, входивших с опаской.

— Ну, ну, поживей, шибенники. Я вас тут палкой, палкой…

Невдалеке щелкали редкие выстрелы. Собаки лаяли вначале яростно, потом реже, затем привыкли и только поднимали головы, прислушивались.

Глава VII

Парламентеры, явившиеся поутру из Богатуна, предложили жилейцам сложить оружие и освободить арестованных. В противном случае станица будет расстреляна огнем артиллерии. Ультиматум подписали временно исполняющий обязанности председателя Военнореволюционного комитета Ефим Барташ, командир красногвардейского отряда Егор Мостовой и начальник артиллерии Василий Шаховцов. Парламентеры невозмутимо ожидали решения станичного сбора здесь же в сборной, куда не были допущены казаки-фронтовики.

— Сильна у вас артиллерия? — спросил Самойленко.

— Видели сами, батарея, — ответил солдат-парламентер.

— Снарядов?

— По тысяче на дуло, — хмуро отшутился солдат.

Самойленко поднял брови, постучал о стол тупым концом карандаша.

— Гм… Достаточно, чтобы разрушить Карфаген.

Велигура наклонился к нему:

— Что?

— Я — ничего, — Самойленко скривился так, как это делал генерал Гурдай при вопросах атамана. — Решайте.

— У Егорки большой отряд? — спросил Велигура таким тоном, будто заданный вопрос был ему совершенно безразличен. Солдат переглянулся с приятелем.

— Семь верст до небес, да все лесом.

— Что? — вспыхнул Велигура.

— Понятно, — остановил его Самойленко, — не раздражайте их, у них по тысяче на орудие, а у вас? Теперь совершенно ясно, почему была сдана батарея армавирскому комитету…