Над бурей поднятый маяк - [6]

— Я и не думал, что ты такой идиот, — усмехнулся Кит.

Не помня себя, Нед ударил его по лицу.

Не слишком сильно, но звонко — такую пощечину он мог бы дать неверной или слишком нахальной любовнице.

* * *

— Думать, — продолжал Джон, не обращая внимания на то, что его сын ерзает на стуле, будто ему в задницу кто-то всадил портняжное шило. — Думать, что ни я, ни твоя мать не вечны, что здоровье наше не столь уж хорошо, чтобы денно и нощно нянчить твоих отпрысков вместо их законного отца. — Уилл вскинул на него свои неправдоподобно синие глаза. У бабки Джона по матери были такие же, и Джон со всевозрастающим раздражением заметил, что вышивка на дублете — точь-в-точь такого же цвета. Ну и вырядился сынок — ни дать ни взять гулящая девка в поисках крепкой елды. Помнится, во времена молодости Джона, когда еще под слоем белил и румян можно было рассмотреть лицо, девки из тех, кто покраше, все пытались такие ленты то в волосы вплести, то рукава подвязать. Чтоб под цвет глаз, значит, было.

— Но Энн… — лепетал тем временем Уилл, — мы с Энн…

Джон не стал слушать жалкие оправдания. Все это было уже говорено, и не раз, а особенно часто — перед тем, как Уилл махнул хвостом да и скрылся в клоаке, именуемой Лондон. Почти полтора года уже как.

— Я под тебя Энн не подкладывал. И свечку над вами не держал. Что там Энн, чего вы там с Энн, — не знаю. Я только вижу, как каждый день Хэмнет на дорогу бегает. Папашу своего блудного ждет. А папаша побрякушками весь обвешался — и в ус не дует.

Джон отхлебнул пива из новой кружки: получше, чем то, что ему подали, а все равно — гадость. Уилл ерзал все сильнее и кусал губы. Видать, все-таки проняло. И то — достиг бы чего в том Лондоне, работу нашел, раз уж оторвался от отцовского цеха, не стал продолжать семейное дело. А так. Стыдно кому из соседей сказать — писака, драмодел, стишки кропает. Некоторые дошли до Стратфорда — не при всех и прочтешь…

— Я должен с тобой поговорить, отец! — выпалил Уилл на едином дыхании и снова цветом стал, как полотно его сорочки.

— Ребенка ей, что ли, заделал? Ходят такие слухи.

* * *

Сказанное отцом сбивало с толку. О ком он говорит, какие слухи?

— Кому? — выдавил Уилл в ужасе, представляя и не представляя, о чем могли шептаться кумушки в Лондоне и Стратфорде. Неужели о том, что некая леди, супруга некоего графа, беременна от него? Но он никогда, нигде, ни словом не упомянул о ней…

— Ну, а кто тебя так одевает? В тряпки дорогие эти? Кто тебе вышивку выбирает, серьги твои, сорочки тонкие? Явно не на деньги Бербеджа принарядился. Есть баба какая-то богатая, а, может, и знатная, с которой ты блудишь, так? А муженек, небось, в отъезде был, а приезжает — а тут ему сюрприз, забеременала женушка, на портрет глядючи. Правду говорю, Уилл?

Уилл не знал, плакать ему или смеяться.

— Нет-нет, отец, ты ошибаешься. Я должен сказать тебе кое-что… Это очень важно…

* * *

Нед Аллен метал искры из глаз и громовые обвинительные речи с языка — будто играл очередную роль. Но он не играл, он жил тем, что высказывал сейчас Киту в лицо, обдавая скулы и губы горячим дыханием, а Кит и не думал, что руки его зайдут дальше тисканья за плечи и легкого встряхивания для понятливости.

Ошибся.

Нед ударил его по лицу — смазал, как кот лапой. Не выпуская когтей, но давая почувствовать вероятную тяжесть второго удара, если до него дойдет.

— Говорю же, идиот.

Кит слегка мотнул головой — щека у него зажглась округлым пятном насильно выбитого румянца. Но, приняв пощечину, он даже не мигнул — продолжал буравить Неда взглядом снизу вверх.

О нем говорили, что он не просто дурной христианин — еретик. В сочетании с именем, которым его крестили, это казалось забавным. Кит смеялся, не собираясь подставлять вторую щеку. Ткнул, не замахиваясь — но и не жалея сил. Получив под грудину, Нед согнулся, толчками выплевывая воздух, и ослабил хватку. Расписанная розами панель глядела на них цветочными глазами, грудастые нимфы прятались меж колючих зарослей, о которые было так легко оцарапать ноги, зарвавшись в скачках безумных плясок.

— Не смей делать так, Нед, — спокойно, но с изморозью едва сдерживаемой ярости, пробежавшей по голосу, посоветовал Кит, отходя в сторону и разминая руку. — Никогда больше не смей так делать. Не смей даже думать, что я — какая-то из твоих шлюх, обещавшая тебе верность до гробовой доски.

Схватившись за край столика, Аллен с усилием обернулся на него. Он был похож на поверженного, но все еще живого Голиафа — то ли Давидова праща была не так хороша, как о ней болтали, то ли сердце его оказалось мягче, чем хотелось бы ему самому.

— Тогда зачем… зачем это все?

— Что — все? — с прорывающимся наружу раздражением переспросил Кит, упоенно наблюдая за мучениями того, кому он впервые причинил боль. — О чем ты бредишь, Нед?

Иронически кривя губы, он просчитался во второй раз за пару минут.

Нед Аллен, с удивительной для его роста, помещенного в тесноту гримерной, быстротой и ловкостью разогнулся, и оказался рядом — как пальцы его оказались у Кита на открытом горле, сдавливая, поддергивая на мыски.

— О чем я брежу? — Нед тоже не жалел сил, и Кит сипло закашлялся, жмурясь. — А о том, что ты показывал мне. Зачем показывал, если не собирался ничего сказать? Я слыхал о тебе многое, Кит Марло, слыхал, что ты любишь мучить людей, тем, что прикасаешься к ним — и тем, что не прикасаешься… Не сказать, чтобы я не верил. Но это все было так далеко, и будто бы не со мной — так какое мне до того дело? У меня хватало своих дел… Пока ты не показал мне, каким можешь быть… Каким — можешь быть!