Над бурей поднятый маяк - [23]

Место, где лежал Гарри, остывало под его рукой.

Ничего не было, все это — дурной, навеянный туманом оттепели сон. Уилл, должно быть, встал пораньше, затемно, чтобы сходить в «Театр» — его замучила смешная, трогательная совесть, ведь он пропустил несколько репетиций своих же пьес. А вдруг Дика Бербеджа выкрадет какой-нибудь нетопырь, смутно знакомый Киту нетопырь, как-то влетевший в окно отчего дома?

— Ваш сын, мастер Марли, прелестный благопристойный юноша. Меня радуют его успехи в пении и служении нашему Господу Иисусу Христу. Я — большой любитель духовной музыки, знаете ли. Большой и преданный любитель всего, что создано и существует, чтобы славить Господа.

Хлопанье кожистых крыл и скрип половиц под босыми ногами. Разговаривать с Топклиффом о Боге — не так больно, как смотреть тебе в затылок, Орфей.

* * *

Проснувшись, Кит не сразу понял, что уже день. Спелый, налившийся солнечным соком, по-лондонски шумный день — как раз под окнами кто-то раскатисто бранился, мешая уснуть снова, надолго, навсегда.

Кит лежал в своей постели, так и оставшейся пустой — как он всегда и любил, отстаивая свое право спать в одиночестве, умирать каждый вечер и воскресать каждое утро, с яростью загнанного в глухой угол животного, — и тупо прислушивался. Начинал различать слова, разгоняя туман, созерцая чью-то побитую жену и чьего-то украденного, и наверняка уже упокоившегося в желудках обжор, гуся.

Если Джорджи не был еще одним призраком — из тех, что обступали и обступали нетрезвую от странной, похожей на марь, усталости, — он должен был оставить приготовленный завтрак. То, за что ему платили щедрой рукой, и столь же нежадно отвешивали тумаки. Если только…

Кит спустился вниз, пошатываясь и держась за пустоту. Нашел вино и пил его.

Пил, захлебываясь, проливая холодную красноту на голую грудь. Пил, пил, пил, пока его не вырвало выпивкой, горькой слюной и желчью прямо на пол.

Вернувшись в спальню, Кит обнаружил, что его огромная, резная, тяжелая, как все грехи человечества, кровать по-прежнему пуста. И место, примятое кем-то, кто провел с ним часть этой ночи, уже почти разгладилось — видимо, под утро прошел поздний весенний снегопад.

* * *

Сквозь сон доносились какие-то голоса, и один из них был смутно знаком.

Неужели Кемп пришел опять, не налюбовался на них с Китом в прошлый раз или что там уже стряслось в такую рань, — подумал Уилл и резко сел на кровати.

Кемп?!

Комната была совсем незнакомой, маленькой, кровать тоже небольшой, и рядом, вытянувшись на спине, спала темноволосая девушка, а дальше, закинув на нее руку — рыженькая. Даже странно, как они все уместились здесь, — тупо подумал Уилл. А потом — вспомнил. Вчерашний день, заново пережитый во сне, был тягучим и липким, как худший из кошмаров. Уилл сквозь сон все пытался проснуться, чтобы прекратить его, но теперь искренне сожалел, что проснулся. Все оказалось правдой: и признание отцу, и расставание с Китом, и ограбление, и… и…

Уилл застонал, вцепившись пальцами в волосы. Ничтожный слизняк, кусок дерьма, повинующийся только своему блудливому отростку — прав был отец, еще как прав! Как он мог?! После того, что было вчера, после того, как потерял последнюю опору в жизни, как?!

Должно быть, от его стона или движение, спавшая рядом девушка проснулась, улыбнулась, по-свойски гладя его по бедру.

Уилл попытался отодвинуться.

— Ну, будет, миленький, чего ты стыдишься? — она погладила Уилла по животу, по груди, потерлась о него, как ласковая кошка. — Или по утрам ты не такой смелый? А ночью был горяч, ух, горя-я-яч… — она приподнялась, повела губами от его живота вниз.

Уилл сомкнул колени и залился краской по самые уши.

— Подъем, Шейксхрен! — загремело от порога, и Уилл подобрался, отодвинул девушку, обхватил себя руками, пытаясь прикрыться. — Если ты думаешь, что теперь навсегда поселишься тут, будешь спать в моей постели и трахать моих шлюх, как это делал вчера, то ты ошибаешься! — гаркнул Кемп, но во взгляде его скользило странное одобрение. — Я тебе не Марло!

— Да-да, конечно, — Уилл опустил голову, выбрался из постели, и тут же пошатнулся, сел обратно, чувствуя, как земля уходит из-под ног: все выпитое вчера не выветрилось, как он надеялся, напротив, его догнало только сейчас, голова кружилась и желудок то и дело подкатывал к горлу. — Да-да, я сейчас… уйду, конечно… Спасибо, что приютил, Кемп, — выдавил он, зажимая рот ладонью. Ну, не хватало еще, чтобы его вывернуло сейчас в спальне Кемпа, в довершение ко всему, что он вчера натворил. Сквозь слезы и тошноту Уилл пытался отыскать свою одежду — и не находил.

— Разогнался, — сказал Кемп, кривясь. — Босиком пойдешь, в одной сорочке? Я послал в «Театр» записку, чтоб принесли тебе чего из реквизита, что ли…

Уилл закрыл вновь вспыхнувшее лицо руками. Голова налилась тяжелой свинцовой болью.

* * *

— Деньги, думается, я не скоро увижу? — сказала мисс Джинни, критически оглядывая наряд Уилла: старый кожаный дублет, плащ, вывернутый наизнанку, вызывающей багряницей внутрь, стоптанные сапоги и когда-то роскошные, бархатные с золотой искрой штаны Ромео, залатанные в нескольких местах.