Нацистская пропаганда против СССР - [101]

Смертность. Летом 1929 г., когда я жил на Конд-острове, там было 620 человек, а зимовало на нем с 1928 на 1929 г. – 4850 человек; 4230 человек за зиму погибло. Еще страшней была зима с 1926 на 1927 г., когда там был начальником чекист Рева: тогда на Конд-острове умерли почти все заключенные. Сам Рева с открытием навигации приехал с Конд-острова на остров Соловки и доложил в управлении СЛОНа, что «все шакалы подохли», в живых остались только он сам, 15 человек надзирателей и 3 красивые девушки, состоявшие в сожительстве с надзирателями.

Заключенные Конд-острова живут в трех местах: в пяти бараках при штабе пункта и на командировках «Абакумиха» и «Маковица»; на последней находится и непременное приложение при всех отделениях и пунктах СЛОНа – штрафной изолятор. Кроме того, имеется 40 – 50 заключенных с трудоспособностью 4-й категории: они живут при маленьком смолокуренном заводике, которым заведовал инженер Крыжановский Василий Васильевич (умер от тифа в зиму с 1929 на 1930 г.). Работают только эти 40 – 50 человек, все остальные сидят безвыходно в бараках, получают 300 граммов черного сырого хлеба, два раза в день воду, в которой варилось пшено, и ничего не делают. Последнее для СЛОНа как будто странно, но они действительно не работают: они стоят одной ногой уже в могиле.

Все полумертвые калеки живут на Конд-острове в таких же бараках, как и на лесных командировках; на «Абакумихе» и «Маковице» они еще хуже, потому что там не бараки, а землянки. В помещениях грязь, сырость, смрад, вши... 90% заключенных не имеют одежды, и на них надеты мешки с дырами для головы и рук. Обуви и головных уборов на них совершенно нет. По виду это не люди, а ходячие трупы: они до невероятности бледны и худы; неимоверно грязны, все в струпьях или в цинготных ранах. Кондовские чекисты-надзиратели называют их уже не «шакалами», а «индейцами»... За 5 месяцев моего пребывания на Конд-острове от 620 «индейцев» осталось в живых всего-навсего 47 человек; выжили по преимуществу те, кто работали на смолокуренном заводе: они имели 4-ю категорию трудоспособности, а главное, они получали по 500 граммов хлеба. Сплошным ужасом была, однако, и их жизнь.

Однажды я шел утром по берегу моря. Вдруг откуда ни возьмись подлетает ко мне 18-летний подросток Семенов. «Гражданин начальник, – каким-то диким, раздирающим душу голосом, весь облитый слезами и кровью, обратился он ко мне, а сам держал перед моими глазами дрожащую, всю окровавленную левую руку с только что отрубленной кистью. – Гражданин начальник!.. Ну, ей-богу, сто раз в день бьют десятники... Ну, ни за что, гражданин начальник, бьют... Сами подумайте, гражданин начальник, дают только пятьсот граммов хлеба... Ну, разве можно выкорчевать двадцать пять пней? А не выкорчуешь – бьют, становят на пеньки, заставляют кричать: «Я филон»... Наверное, сто тысяч раз уже я прокричал «я филон»... Гражданин начальник, что мне делать?..»

Я свел его в «лазарет» к доктору Дженгиру Агаеву. «Не знаю, что и делать, – сказал Агаев, – места в лазарете нет, лекарств и перевязочных материалов тоже нет, а они каждый Божий день идут с отрубленными пальцами»... Не прошло и недели, как Семенов умер от заражения крови. «Заключенного Семенова, умершего от смерти, полагать умершим и списать со списочного состава заключенных вверенного мне Управлением СЛОН пункта», – как сейчас помню текст приказа, подписанного начальником пункта Новиковым Александром Михайловичем.

Доктор Агаев тоже умер: от тифа, в зиму с 1929 на 1930 год. Отзывчивый и добрый Агаев был на Конд-острове единственным человеком, с которым я отводил душу. На Конд-остров его прислали на «загиб», так как он участвовал на Соловецком острове в голодовке «мусаватистов» (о них дальше). Вместе с ним было прислано еще 11 человек мусаватистов. Остались ли они живы в зиму с 1920 на 1930 г., – не знаю. Во всяком случае, они с Конд-острова уже никогда не возвратятся: ведь их ИСО послало туда специально на «загиб». Ждать этого ИСО долго не будет: голодный паек и ежегодно свирепствующий там тиф быстро и верно удовлетворят желания чекистов.

Характерное письмо было прислано доктору Агаеву летом 1929 г. «Дорогой папа, – писал ему маленький сын, – я в школу не хожу, потому что ты контрреволюционер. Папочка, напиши мне, пожалуйста, письмо, что я не твой сын. А на самом деле, папочка, я всегда люблю тебя и ты – мой папа. Только письмо это мне надо, чтобы меня приняли в школу»... Если бы я в это время не был на Конд-острове, то Агаев письма бы не получил: оно было бы отослано обратно в Ганджу, но только не любящему сыну, а в ОГПУ, которое бы внесло адресата в списки «социально опасных»...

Прихожу с этим письмом к доктору Агаеву и говорю: «Вам, дорогой Джангир, письмо от сына, но только вы его, – прибавляю шепотом, – прочтите и сейчас же порвите». Агаев вынул из вскрытого конверта письмо и начал читать. У него нервно задергались губы, брызнули слезы, задрожали руки и с громким истерическим плачем, закрыв лицо руками, он упал на свой грязный топчан. Я побежал в «аптеку», взял большую дозу валериановых капель и принес их Агаеву. «Успокойте доктора», – сказал я «мусаватисту» Ризе, а сам поскорее ушел... Вечная память тебе, дорогой Джангир.