Национальный вопрос и моя мама - [4]

— Да иллах ильлалах…

— Не смей! — оборвала меня мама, отвесив подзатыльник.

Я оторопела. Во–первых, мама никогда не поднимала на меня руку. А, во–вторых, почему нельзя играть в намаз? Жизнь среди мусульман порождала немало таких «почему». Почему, например, можно пойти на день рождения в знакомую узбекскую семью и нельзя пойти в ту же семью на обрезание малыша Гулямчика, хотя нас усиленно зазывают в гости, обещая, что праздник возглавит имам? Мама никогда не ходила на сугубо мусульманские праздники, оставляя без ответа мои «почему».

Только став православной, я начала понимать маму, а жизнь уже на конкретных примерах отвечала на мои «почему». Запомнился один случай. Во время войны в Карабахе несколько прихожан из нашего храма работали волонтерами в больнице, помогая выхаживать раненых азербайджанцев и армян. Тяжелее всех приходилось доктору армянину из Карабаха, ибо даже у постели умирающих кто–то яростно проклинал ненавистных «армяшек» или не менее ненавистных «азеров».

— А ведь раньше мы жили в Карабахе дружно, — грустно сказал однажды доктор. — Одна сторона улицы армянская, другая азербайджанская. В гости друг к другу ходили и вели совместно дела. А бизнес успешен лишь при единстве партнеров, здесь разрыв отношений — крах. И стали говорить: какая разница, мусульманин ты или христианин? Бог один — общий, а православие и ислам это всего лишь тропинки к вершине горы — к Богу. Какая разница, какой дорогой идти? А потом от безразличия к вере разницы между тропинками к «общему» экуменическому Богу не стало. Самой веры не стало, и от экуменизма началась война.

Вывод доктора из Карабаха поражал парадоксальностью. Нет, я не о том, что для православных неприемлем экуменизм и какая–либо подмена веры. Здесь все ясно. Но ведь в житейском плане экуменизм (от слова ойкумена — Вселенная) воплощает в себе, казалось бы, мечту человечества о том золотом веке, когда все народы земли сольются в единую семью и исчезнут войны и ненависть. Но вот реальное воплощение этой мечты — глобализация с ее мощнейшими технологиями по выработке «нового мышления» и единых стандартов жизни неизбежно приводит к денационализации. А это в свою очередь порождает агрессию национализма и шизофрению ненависти к инородцам. Денационализация — это война. И покончить с войнами на нашей планете, как утверждают сторонники глобализации, способен лишь тот новый мировой порядок, когда человечество постепенно превратится в расу «кочевников», уже не страдающих привязанностью к своему Отечеству, но кочующих с кредитной карточкой по Америкам и Европам.

На бумаге этот план безупречен, но вот проблема — человек противится денационализации и не хочет быть «кочевником», не помнящим своего родства. Почему так? Свое объяснение этому феномену человеческого сознания дают богословы и психологи. А вот еще одно объяснение, данное писательницей Мэри Шелли в романе «Франкенштейн». Сюжет романа таков: молодой ученый Виктор Франкенштейн открывает тайну оживления трупов и мечтает сотворить новое человечество, одержавшее победу над смертью. Работа настолько увлекает ученого, что, покинув родных, он надолго забывает о них и даже не отвечает на письма отца и невесты, став бесчувственным к их страданиям. Наконец, ученый оживляет искусственного человека, созданного из костей мертвецов, и в ужасе обнаруживает, что он сотворил чудовище. Монстр убивает его родных и угрожает истребить человечество. Погибает и сам ученый, а в предсмертной исповеди делает вывод: когда человек забывает о родных и близких, он сотворяет чудовище.

В литературе разных народов встречается образ опасного человека, утратившего память о своем роде и родине. Это манкурт, зомби, маньяк. А губернатор Салтыков—Щедрин, более известный как писатель–сатирик, признавался в письмах, что он остерегается людей, не помнящих своего родства, и почитает за благо держаться от них подальше.

Есть тайная пуповина, связывающая человека с человечеством. И таинство данной нам Господом заповеди «чти отца твоего и матерь твою» заключается не только в том, что надо, конечно же, почитать родителей. Это еще условие самосохранения человечества и данный нам от младенчества опыт соборности и любви. Неполнота такого опыта порой уродует жизнь. Помню, как в свое время меня поразила печальная закономерность статистики: дочери матерей–одиночек большей частью становились потом тоже матерями–одиночками, а мальчики, выросшие без отца, потом тоже разводились и бросали детей. Человек через свой род врастает в человечество, впитывая в себя опыт поколений и усваивая через ближних, как построить дом и семью, как защищать свое Отечество и как жить в мире с другими народами.

Вот, в частности, опыт нашего сибирского рода — мы всегда жили рядом с инородцами и жили удивительно мирно. Вспоминаю свое сибирское детство и слышу голос бабушки, отчитывающей заезжего гостя:

— Турка ты, турка! Ты зачем поехал покупать корову без меня? И что теперь — дети без молока, а от коровы одна польза — навоз?

Турка — это по–сибирски тюрк. Тюрки великолепные наездники и знатоки лошадей, но могут ошибиться в выборе коровы. Они, наконец, легко становятся добычей тех ловких барышников, что умеют растопить сердце степняка ласковыми словами и всучить ему обманом негодную коровенку. Турку надо выручать, и бабушка отправляется с ним на ярмарку, чтобы сбыть с рук худую коровенку и приискать что–нибудь получше. Возвращаются они с ярмарки уже к ночи, но с такой породистой коровой, что надоили сразу же полтора ведра молока.