Национализм - [69]
Закономерным итогом этого становится постоянное балансирование между признанием национализма «просто» риторикой, когда он терпит провал, сталкиваясь с соперничающими дискурсами, или когда его притязания, например на историю, оказываются несостоятельными с «социологической» точки зрения (Calhoun 1994: 314), и «не просто» риторикой (Calhoun 1995a: 259; 1997a: 94), когда ему удается добиться успеха на уровне «первичных отношений» (например, в случае с унификацией демографического поведения внутри национальных государств).
Ссылаясь на такие трудности, критики дискурсивного подхода заявляют о его «меньшей убедительности» в сравнении с другими конструктивистскими теориями. Например, Маргарет Мур признает существование различных дискурсов («земли, сообщества или суверенитета»), важных для национальной группы и определяющих ее отличие от этнической группы, но решительно отвергает тезис о том, что «нации представляют собой продукт „дискурсивных формаций“», символических или культурных систем, позволяющих противопоставлять одни группы другим «на основании внутренней логики дискурса группы» (Moore 2001: 11). Она утверждает, что в этом случае «слишком мало оснований для предоставления какого-либо институционального признания национальным идентичностям. Национальные идентичности, в конечном итоге, просто создаются из логики языка с очевидным подтекстом, что изменение дискурса приведет к изменению идентичности» (Moore 2001: 11).
С точки зрения Мур, основная проблема калхуновского подхода состоит в неспособности ответить на вопрос о возникновении и воспроизводстве националистического дискурса. Она не вполне корректно излагает его позицию, утверждая, что согласно Калхуну дискурс не имеет оснований вне дискурса, так как на самом деле у него присутствует разделение между дискурсивным и внедискурсивным, соответствующее разделению между риторическим и институциональным измерениями национализма[92]. Но, несмотря на всю теоретическую уязвимость самой этой критики, обусловленную прагматикой аргументации[93], она все же позволяет увидеть основную слабость дискурсивного подхода, который часто оставляет без внимания вопрос об установлении связи между дискурсивной и внедискурсивной областями: «…поскольку этот подход неспособен объяснить, почему этот дискурс так сильно ограничивает действия индивидов, он, по всей видимости, предполагает идею, формально отвергаемую теоретиками дискурса, а именно: что дискурсы (культуры?) внутренне ограниченны и жестко определяют поведение своих членов» (Moore 2001: 11).
В результате «генеративный» (Calhoun 1995 b: 399) и «трансформативный» (Calhoun 1999a: 19) характер националистического дискурса невозможно понять, не рассмотрев того, что именно в национализме обеспечивает переход от «просто» риторики к «не просто» риторике. Парадоксальным образом в «Национализме» Калхун почти не касается условий, которые делают этот переход возможным и успешным, просто констатируя, что дискурсивная формация национализма использовалась для ответа на вопрос о политическом сообществе, которое должно было служить основой государства в современную эпоху.
Калхун показывает, как соединение трех различных, но взаимосвязанных форм притязаний на более широкое политическое сообщество («публики» из классического республиканства, избранного «народа» из Реформации и «нации» как дополитической общности, предположительно имеющей общее происхождение и культуру) с централизованным государственным строительством и все более широким распространением прямого правления привело к «концептуальной революции» (Calhoun 1995a: 239; 1997a: 78), которая завершилась возникновением дискурсивной формации национализма. Но, признавая, что нельзя заранее исключать возможность использования националистической риторики населением, которое ранее не выдвигало притязаний на суверенитет (Calhoun 1995b: 400), в «Национализме» Калхун ни слова не говорит о том, как и где гетерогенное «население» могло использовать такую риторику. В то же время в других работах он не раз отмечал, что преобразование династических абсолютистских государств и распад колониальных империй всегда сопровождались созданием «квазиавтономных публичных сфер» (Calhoun 1998: 20), внутри которых велась борьба за преимущественное использование националистического дискурса и политическое представительство всей предполагаемой нации.
Публичная сфера служила именно тем промежуточным звеном, которое позволило национализму перестать быть «просто» риторикой и превратиться в реальную силу. Она сыграла решающую роль в возникновении, развитии и принятии дискурсивной формации национализма, так как «только с институционализацией националистического дискурса в публичной сфере „нация“ или „народ“ конституируются как таковые», а сам «дискурс наций и национализма изначально был связан с созданием политических публик» (
