Начало пути - [18]

Я встряхнул головой, пытаясь разогнать водяной мираж, развернулся и побежал обратно в деревню.

Там гомон не утихал. Жители не расходились по домам и не искали место, где можно спрятаться. Они жались к земле, жались друг к другу в поисках спасения, обнимались и тихо переговаривались. Я смотрел на этих бедолаг, сталкивался взглядом с каждым, видел суеверный ужас в глазах, и ярость начала понемногу отступать. Я осознал, что перепугал всех и каждого.

Затем подошёл к промокшему насквозь священнику, подол мантии которого измазался в грязи, и одарил грозным взглядом. Он прятал глаза, сжимал руки, умоляюще выставлял их перед собой и шептал:

— Аниран… Аниран пришёл…

Я скривился, почувствовав жуткое отвращение. Задержал дыхание, вырвал из его рук кадило, погрузил в лужу, затушив уголёк, и с размаху зашвырнул за забор. Затем сорвал зажим с носа и, с непередаваемым удовольствием, засадил кулаком прямо в морду. Пнул ногой, когда он упал, и надавил на спину, заставив попробовать грязь на вкус.

— Лежать, тварь! — зарычал я.

Вновь запричитали женщины и загомонили дети. Я заметил, как жители деревни, низко склоняясь над землёй, непрестанно что-то бормочут и ползут ко мне, не поднимаясь с колен. Осеняют себя знаками, и стекаются со всех сторон, словно хотят окружить. И на этот раз я расслышал, что они бормочут. Они бормотали: «аниран».

Я подёрнул плечами от холода и направился к клетке. Дети, увидев меня, дружно завизжали и попытались спрессоваться в дальнем углу. Испуганными голосами просили сохранить им жизнь и плакали не умолкая. Я деактивировал щит, навалился всем телом на засов, и, по-молодецки ухнув, сдвинул его в сторону. Отворил клетку, отошёл в сторонку и спокойно сказал:

— Выходите. Вы свободны. Не бойтесь.

Но дети меня не послушали. Они продолжали рыдать и прижиматься друг к другу.

Боковым зрением я заметил движение и резко обернулся. Но опасности не было. Это оказалась та самая женщина, которую я заметил первой. Та самая, у которой отобрали ребёнка на моих глазах. Её грязное измученное лицо выглядело непривлекательным, конечно, но ужаса в глазах я не заметил. Ранее в них стояла мольба и надежда, а теперь лишь благодарность. Женщина бочком меня обошла, как бы сторонясь, и молча подошла к клетке. Протянула руки и через секунду в них прыгнул мальчуган, которого ранее бугай зашвырнул в клетку. Он обнял маму и затих.

— Ты пришёл вовремя, посланник небес, — она прижала к себе ребёнка.

Её слова подействовали успокаивающе не только на меня, но и на детей. Они притихли и принялись осторожно выбираться из клетки. Спрыгивали, бежали мимо и кидались в объятия родителей.

Ливень всё не прекращался, а потому картина, которую я увидел, когда обернулся, навсегда врезалась мне в память. Десятки ползающих на коленях людей, обнимающихся, бормочущих, осеняющих себя знаками и воздевающих руки вызвали в моей душе непередаваемые эмоции. Наверное, только сейчас до меня дошло, какое я дело совершил. Настоящее доброе дело. Вернул родителям детей и, возможно, не позволил сделать этих детей сиротами. Это был поступок, достойный звания «Человек».

Но теперь мне предстояло совершить ещё один поступок — воздать за грехи тому, кто призывал родителей смириться и не сопротивляться. Тому, кто лишал их воли. Кто отравляющими речами и наркотическим дымом превратил обычных людей в стадо блеющих овец.

Я подошёл к лежащему на земле священнику, схватил его за шкирку и поставил на колени. Затем встряхнул и сурово произнёс:

— Стой смирно! Не падай ниц!

— Аниран, пощади!

— Стой, я сказал! Кто ты такой? Зачем помогал этим выродкам?

— Пощади, аниран!

— На вопросы, тварь, отвечай!

— Я - эстарх церкви Смирения в городе Равенфир, старейшина Эолат, — он продолжал корчится и говорил с нескрываемым страхом. Прикрывал лицо руками и старался не смотреть мне в глаза. — Второй по старшинству духовный пастырь святого храма. Я несу слово божье людям и пытаюсь наполнить их невежественные сердца смирением.

— Что??? — я ещё раз его встряхнул. — Какое смирение? Перед кем? Перед теми кто забирает их детей? Перед работорговцами?

— Это кара! Это наказание! Мы наказаны за грехи наши, — забубнил он. — Мирская суета больше не должна беспокоить смертные сердца. Конец близок! Надо усердно молиться о прощении и каяться. Каяться за то, что прогневали Фласэза. Мы все ничтожны перед его мощью. Кто мы, чтобы противиться его воле? Мы должны впустить смирение в души, склониться и ждать его суда.

Я встряхнул головой — настолько дикими казались эти речи.

— О каком смирении ты говоришь!? Ты убивал их волю с помощью дыма забытья! Ты отравлял их своими речами! Я видел это! Ты призывал отдать детей! Ты совсем с ума сошёл? Как язык поворачивается говорить этим несчастным людям такое!? Они не должны мириться, когда пришёл враг! Они должны сопротивляться ему! Смело встать и уничтожить каждого, кто посмеет прийти с мечом!

— Богохульство! — гневно воскликнул он, потрясая кулаками. — Нет воли иной, кроме воли Фласэза! Только он решает, как мы должны поступать! Он решает и озвучивает своё решение через нас — тех, кто доносит его волю! Через нас он указывает путь слабым духом! Мы его глашатаи! Каждый обязан безропотно выполнять волю триединого Бога и меня, как его возвестника!