Начало пути - [16]

— Вон она, — гнусаво ответил тот и указал пальцем на кого-то из коленопреклонённых людей в плотной группе.

— Сюда её!

Двое весельчаков стремглав бросились выполнять указание и вырвали из толпы дородную бабу. Она не успевала передвигаться с такой же скоростью, и им пришлось волочь её за собой.

— Быстро говори, где ещё трое! — закричал мужик, когда женщину поставили перед ним на колени. — Говори, кобыла! У меня нет времени на твои причитания!

Но женщина молчала. Со своего места я видел затылок, укрытый мокрым платком, и не видел лица. Но зато видел лицо главаря. Он недовольно скривился и ударил женщину кулаком по лицу. Она повалилась на бок, и он добавил ногой.

— Святой отец, она не понимает по-хорошему, — сквозь зубы процедил он. — Объясни ей, что Фласэз милосердный требует смирения от каждого. И беспрекословного подчинения его воле. И сделай это побыстрее, пока небо не прояснилось.

Я рассмотрел, как носивший мантию, человек недобро прищурился, сделал глубокий вдох и подул на уголёк. Затем задержал дыхание, взмахнул кадилом пару раз, уплотняя дымное облако, и решительно направился к женщине.

А я почувствовал, как заскрипели мои зубы. Теперь я не только понял, что происходит, но и поверил в это. Я это принял. Прямо на моих глазах самые настоящие подонки — они же простые работорговцы — собирались выкрасть величайшую ценность этого мира — детей. И совершали это не испытывая никаких угрызений совести.

Но я не мог понять одного: почему жители не сопротивляются? Здесь, прямо на площади, их никак не меньше пяти десятков. Они этих мразей легко задавят массой. Их же всего шестеро, если считать жреца. Встали, стряхнули оцепенение, разогнали страх и десятком злобных челюстей вцепились в горло каждому. Вырвали кадыки, перекусили сонные артерии, пустили кровь, разорвали на куски. Ведь их детей прямо на глазах кидают в клетку. Как они могут бездействовать? Как могут оставаться такими пассивными?

— Ну же! — пылко прошептал я. — Вас же много! Накиньтесь на них! Разорвите на части! Почему вы сидите?

Несколько секунд я не мог дать ответ на свой же вопрос. Я не мог понять этих коленопреклонённых людей. Только когда священник в мокрой мантии склонился над пухлой женщиной, успокаивающе погладил по спине, что-то прошептал и помахал перед носом кадилом, я всё понял. А когда она, впустив дым в лёгкие, разрыдалась и обняла ноги мерзавца, безудержная ненависть охватила меня целиком. Я понял, что эта тварь в мантии ещё хуже тех тварей, что носят кожаные доспехи. Эта тварь призывала жителей к смирению и просила не противиться злу насилием. Призывала принять волю божью. Призывала смиренно отдать своих детей тем выродкам, которых интересовало лишь золото.

И когда несчастная женщина указала рукой на дальнюю хату и что-то прошептала, я перестал себя контролировать. До меня дошло, что эти люди обречены. Что им просто неоткуда брать силы для сопротивления.

Но эти силы были у меня.

Я до скрипа сжал зубы. Торопливо сбросил рюкзак с плеч и прикинул как буду действовать. Пока я знал лишь одно — я порублю этих мразей на куски! Убью всех до единого! Никого не пощажу! Никого не оставлю в живых! Второй раз в своей жизни я так безумно желал чьей-то смерти. И я был не намерен сопротивляться этому желанию. Я хотел, чтобы ярость захлестнула меня целиком.

Но мне предстояло быстро решить один вопрос — вопрос численного превосходства. Тварей шестеро, а я один. Ладно, пусть выродка в мантии можно не считать за бойца, но остальные выродки весьма опасны. Особенно хмурый здоровяк, гладивший лошадей у забора. И тот, который ими руководит. Тот, у которого на кожанке металлические пластины. Но и с ними можно справиться. Справиться с помощью щита. Укрыться от возможных атак и атаковать самому. Но сначала надо постараться уравнять численность. Пристрелить двух весёлых наркоманов, которые продолжают издеваться над жителями. С такого расстояния даже под ливнем я, наверное, смогу пустить точную стрелу. Но лучше, конечно же, подобраться ближе.

Я поднял лук, три стрелы зажал в зубах, а одну наложил на тетиву. Было не особо удобно, но меня это совершенно не волновало. На карачках я обогнул дерево и прижался к стене ближайшей избы. Медленно передвигаясь в промокших кроссовках, прошёл чуть дальше, воткнул стрелы в землю прямо у ног и выглянул из-за угла. Священник вернулся к покорной пастве и продолжил свою паскудную работу. Двое стояли по бокам от него, один всё так же держал под уздцы запряжённых в повозку лошадей, а здоровяк прислонился к забору и равнодушно наблюдал за разворачивающимся спектаклем. Видимо, такое понятие как сострадание ему было чуждо… И только главный пропал с моих радаров. Я слышал торопливые хлюпающие звуки и понял, что времени мало — он спешил туда, куда рукой указывала бедная женщина. Спешил найти оставшихся детей.

— Ну ладно, твари, — сквозь зажатые зубы, прошипел я. — Сейчас вы увидите настоящего Божьего наместника…

Я опять выглянул из-за угла и вздрогнул от неожиданности, когда мой взгляд встретился со взглядом женщины, тихо стонавшей в грязной луже. Это у неё из рук здоровяк вырвал ребёнка и добавил с ноги, чтобы не рыпалась. Сейчас она обречённо смотрела мне в глаза, корчилась и едва дышала. По испачканному грязью лицу текли слёзы, а брови скорбно изгибались. Она не отводила от меня взгляда и я — изнеженный хорошим достатком футболист из другого мира — впервые в жизни, наверное, испытал настолько лютую ненависть. Я видел в её взгляде мольбу, видел последнюю надежду. И я был уверен, что убью каждую тварь, до которой дотянутся руки. Те, кому совесть позволяет совершать подобное, не заслуживают жизни!