Начало осени - [7]
Лампочка тускло светила под потолком. Никакого паука нет… Он поправил тощую подушку под головой, окликнул: «Эй, ты!» — женщину. Та не отозвалась.
«Ну и черт с ней. Нравится сидеть за шкафом — пусть сидит. Девочку из себя строит… Он не боится, сама же напросилась на выпивку, а теперь говорит, что ей восемнадцати нету. Ничего ему не сделают, пусть докажет, что он насильно…»
Дымчатая кошка прыгнула к нему на одеяло.
«Вот скотина, видно, с вечера в квартиру пробралась. Нагадит еще…» Он машинально погладил полосатую спинку, на ладони осталось много серых шерстинок.
«Линяет, все одеяло в пуху будет. Брысь!» Колька хотел согнать кошку, но она вцепилась в одеяло, беззвучно мяукала и упорно лезла к его лицу.
«А зубищи-то, — удивился он, — как у хорошего пса!»
Красная пасть все ближе, ближе… С усилием оторвал яростный мягкий комок, швырнул на пол. От удара кошка перевернулась несколько раз, встала на лапы и, яростно зашипев и вздыбив шерсть на загривке, уставилась на Кольку сатанинскими глазами.
«Бешеная!..» И в этот миг кошка бросилась на него. Он вскрикнул… и очнулся.
Так же светит лампочка, он не выключает ее на ночь, так спокойнее, при свете.
«Вот чертовщина, приснится же… То паук, то кошка». Женщина за шкафом сказала что-то непонятное, не соглашаясь. Он снова окликнул: «Да ладно тебе, выходи!» Не отозвалась.
«Отпускать ее так нельзя, еще сгоряча пойдет заявит». Полежал с открытыми глазами, спать не хотелось. За шкафом завозились, что-то упало, зашуршали обои. Кольке это надоело. Он встал, решительно шагнул к шифоньеру, ухватился и с силой потянул его от стены.
И похолодел! Та, одноногая, висела на крюке, вбитом в незапамятные времена, когда на месте шифоньера стоял низкий комод с семью слониками, по ранжиру шагавшими от одного конца гипюровой дорожки к другому; с коробочками, футлярчиками, флакончиками и прочей женской белибердой; с тремя выдвижными ящиками, в которых Колькина мать хранила белье и кое-что из одежды. На крюке тогда висело большое зеркало в резной деревянной раме. А теперь…
У женщины вылезли из орбит бело-кроваво-красные глаза, фиолетовый язык чуть не доставал до левого плеча, к которому склонилась мертвая голова. Она повесилась на кожаном ремешке от протеза, лежащего тут же на полу.
«Зачем она?.. Теперь окажут, я ее… О господи! Куда же ее девать? — лихорадочно соображал он. — В одеяло, обвязать чем-нибудь… Ничего ведь не докажешь. Скажут — изнасиловал и убил!»
Его била крупная дрожь. Вспомнил — в прихожей, под вешалкой, валяется моток бельевой веревки.
«То, что надо! Замотать ее в одеяло и оттащить к реке, пока не рассвело. Тут близко…» Колька обернулся и обмер. В прихожей — забыл дверь запереть, идиот! — стоял плюгавенький мужичонка в рабочей спецовке и захватанной кепке. Колька сразу его узнал, с этим мужиком они вчера столкнулись у прилавка в спецухе. Он хотел взять бутылку без очереди, а мужичонка не пускал его, говорил, что все торопятся. Ему, мол, на смену пора, а тут всякие бездельники лезут. Сейчас он злорадно скалил прокуренные зубы и таким же прокуренным пальцем указывал Кольке на спину. Палец у мужичонки был какой-то неестественно длинный.
«Видел, все видел…» — молнией пронеслось в мозгу у Кольки и ударило в сердце, бешено заколотившееся в ответ. На лестничной площадке послышались возмущенные голоса.
«Это конец!» Он бросился к окну, стал дергать заклеенные с осени рамы, они не поддавались. Чьи-то руки обхватили его, потащили, повалили на диван, крепко сдавили горло. Колька захрипел… и проснулся.
Солнце лежало на полу большими квадратами. Он сел на диване, весь мокрый от пота, сердце колотилось ужасно. Но нахлынуло и громадное облегчение: все пережитое оказалось очередным ночным кошмаром.
«Господи, — взмолился он, — и когда это кончится?!»
Отдышался, успокоился. Ночь прошла, пережить бы день.
По утрам состояние препаршивое — колотун, кумар долбит. Вроде ничего не болит — ни голова, ни живот, ни сердце. Болит душа, просто воет! Тут одно только средство поможет… Колька пошарил, больше для порядка, по карманам, ничего не обнаружил. Обвел глазами комнату.
Шифоньер «карельской березы», вместо зеркала — серый лист фанеры, стекло давно разбито, стоит пустой. Вся одежда, какая есть, на нем, не считая телогрейки и старой солдатской шапки, что висят на гвозде в прихожей. На них не позарился никто из случайных собутыльников, изредка таскавших у Николая вещи, мало-мальски годные на продажу.
В книжном шкафу — одна дверца оторвана и прислонена к стене — десятка полтора книжонок по специальным предметам, память о годах учения. Их не покупали ни в одном книжном магазине. Этой весной он пытался всучить их молоденькой продавщице в «Букинисте» по гривеннику за штуку. Выходило как раз на портвейн. Но та ни в какую не согласилась. Принес назад.
На круглом столе с ободранной крышкой — клочья газеты, заплесневелые огрызки. Колька вспомнил, что не ест уже три дня, не хочет. Один стул валяется у стола, другой — у продавленного дивана.
Продать нечего, это он знал и без осмотра комнаты.
Колька вышел из подъезда. Ни души. «Интересно, сколько сейчас времени?» В конце улицы показался одинокий прохожий. Колька спросил его:
Виктор Николаевич Харченко родился в Ставропольском крае. Детство провел на Сахалине. Окончил Московский государственный педагогический институт имени Ленина. Работал учителем, журналистом, возглавлял общество книголюбов. Рассказы печатались в журналах: «Сельская молодежь», «Крестьянка», «Аврора», «Нева» и других. «На реке черемуховых облаков» — первая книга Виктора Харченко.
На пути к мечте герой преодолевает пять континентов: обучается в джунглях, выживает в Африке, влюбляется в Бразилии. И повсюду его преследует пугающий демон. Книга написана в традициях магического реализма, ломая ощущение времени. Эта история вдохновляет на приключения и побуждает верить в себя.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Вторая часть романа "Мне бы в небо" посвящена возвращению домой. Аврора, после встречи с людьми, живущими на берегу моря и занявшими в её сердце особенный уголок, возвращается туда, где "не видно звёзд", в большой город В.. Там главную героиню ждёт горячо и преданно любящий её Гай, работа в издательстве, недописанная книга. Аврора не без труда вливается в свою прежнюю жизнь, но временами отдаётся воспоминаниям о шуме морских волн и о тех чувствах, которые она испытала рядом с Францем... В эти моменты она даже представить не может, насколько близка их следующая встреча.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.