Начало осени - [2]
По подъему дежурные делали в бараке приборку. В большом ведре они мочили широкую, в пол-одеяла, тряпку и, не выжимая, тянули ее вдоль централки. Третий подплескивал на пол перед ними воду из того же ведра. Затем тряпку отжимали и еще раз протаскивали по мокрому. Таким же манером мыли полы и в проходах меж койками. Получалось и быстро, и чисто.
Уборщиками руководил и помогал им шнырь — постоянный дежурный по бараку. Должность его неплохая, можно сказать — завидная: весь день в тепле и тяжести никакой. Всех делов — обмахнуть влажной тряпкой полы раза три за день да прибраться в умывальнике. Остальное время шнырь сторожит барак.
Крикнули на проверку. Строились на централке в две шеренги. Старший надзиратель, прапорщик Замковой, саженного роста, со смуглым лицом парень, открыл «талмуд» — амбарную прошитую книгу, где записан весь отряд, и начал выкликать:
— Алябьев!
— Я!
— Анкудинов!
— Здесь!
— Аристархов!
— Тут!
Положено отвечать — «Здесь», но откликаются — кому что на язык подвернется.
— Васильев!
— Здесь! — отозвался Колька и больше уже не прислушивался к перекличке.
Перед ним, на фанерной стенке КВЧ, висела географическая карта. Он, стоя на проверках, всегда рассматривал ее, читая про себя знакомые и незнакомые названия. Вот Пинега, Северная Двина, Мезень… Когда-то он приезжал сюда по вербовке, на лесокомбинат…
…Архангельск в первый же день удивил его деревянными тротуарами, тянувшимися на многие километры. И проезжая, и пешеходная части улиц были выстланы светло-серыми плахами. Как он убедился в дальнейшем, на таких улицах не бывает ни пыли, ни грязи, а машины скользят по дереву почти бесшумно.
За партией вербованных к вокзалу подали несколько маленьких автобусов, от каждого лесокомбината свой. Вербовщики выкрикивали фамилии, Колька попал на Пятый комбинат. По дороге он успел мельком рассмотреть город.
Сначала ехали деревянной мостовой с деревянными, в резных наличниках домиками по сторонам. Потом свернули на широкую асфальтовую улицу с многоэтажными каменными домами. Часто попадались вывески парикмахерских и фотоателье; можно было подумать, что здесь только и делают, что стригутся, бреются, а после фотографируются. Меж двумя домами на постаменте стоял танк — допотопная махина, вся в крупных заклепках. Он понял — памятник, такие он видел в фильмах про гражданскую войну.
Проплыл веселый голубой теремок с деревянными рушниками и петухом на коньке крыши — ресторан «Золотой якорь». Асфальт опять перешел в дерево, потянулись высокие штабеля досок, ровных, желтых, как вафли. Меж ними свинцово отливала вода. На середине вольно разлившейся реки стоял и подымливал громадный черно-ржавый сухогруз под неизвестным Кольке флагом. Сопровождающий пояснил, что это — Биржа, место, где грузят лес на суда, приплывающие со всего света. Биржа, с большой буквы, самая крупная и старая. У каждого лесокомбината есть свои биржи, поменьше.
Автобус выехал на окраину города: с одной стороны потянулись редкие постройки, огороды, чахлые северные сады; с другой — бежала одноколейная трамвайная линия. Маленький красный вагончик, похожий на спичечный коробок, на разъезде терпеливо ждал встречного.
— Район лесокомбинатов, Маймакса. — Сопровождающий кивнул за окно автобуса. — А проехали мы Соломбалу — старинный центр Архангельска.
В белые ночи Архангельск становится похож на Ленинград — такой же тихий, таинственный и строгий. Медленно пересекает город Северная Двина, по ней — флаги на лесовозах. Турецкий — полумесяцем, японский — с красным шаром, английский — с крестом и львом и еще черт знает чей — зеленый, не то с ананасом, не то с шишкой кедровой на полотнище…
А по набережной идет тебе навстречу этакий мариман в джинсах, тельнике и мичманке с крабом. Или подтянутый — аршин проглотил — молоденький лейтенант, весь в золоте, от козырька фуражки до ножен кортика, что грозно покачивается у левого бедра. Красавец! Ну разве увидишь такого где-нибудь в Тамбове или в Пензе?
…Маймакса, Соломбала… Колька вздохнул, прикинул по карте — вроде недалеко. Сейчас бы пешком туда ушел…
— …Ягудин!
— Я!
— Гайка ты!.. — привычно пошутил Замковой, и так же привычно прокатился по бараку сдержанный хохоток.
Потянулись к выходу — строиться на завтрак. Перед крыльцом выросли четыре ломкие шеренги синих роб, переминались с ноги на ногу, ждали команды.
— Эй, старшой! — выкрикнул кто-то из заднего ряда. — Веди отряд, не май месяц на дворе!
Прапорщик — военная косточка — зычно скомандовал:
— Нале-во!
Отряд неуклюже развернулся.
— Шагом марш!
По сырой земле забухали не в лад резиновые подошвы. Колька не любил осень — мокро, холодно, скучно. Сюда он попал тоже осенью, год назад. А перед тем в который раз угодил в вытрезвитель…
Проснулся Колька от холода, почудилось, что лежит на каменных ступенях черного хода в «Тринадцатый» магазин, где он не раз уже засыпал по пьянке. Подумал: «Домой надо!» — перевернулся на спину и тут же зажмурил глаза, будто песку в них сыпанули, — ослепил яркий свет лампочки в проволочном колпаке. «Где это я?..». Приоткрыл один глаз… Стены, крашенные в рост человека зеленой масляной краской, с ядовитой каемочкой поверху, в окна вместо стекол вставлены слепые блоки бутылочного стекла, как в бане, лампочку он уже видел. Колька приподнялся на локте, огляделся и сразу же понял, куда он попал. Знакомая комната — второе окно, дверь с глазком, цементный пол… Это же районный вытрезвитель!
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Вторая часть романа "Мне бы в небо" посвящена возвращению домой. Аврора, после встречи с людьми, живущими на берегу моря и занявшими в её сердце особенный уголок, возвращается туда, где "не видно звёзд", в большой город В.. Там главную героиню ждёт горячо и преданно любящий её Гай, работа в издательстве, недописанная книга. Аврора не без труда вливается в свою прежнюю жизнь, но временами отдаётся воспоминаниям о шуме морских волн и о тех чувствах, которые она испытала рядом с Францем... В эти моменты она даже представить не может, насколько близка их следующая встреча.
Они встретили друг друга на море. И возможно, так и разъехались бы, не узнав ничего друг о друге. Если бы не случай. Первая любовь накрыла их, словно теплая морская волна. А жаркое солнце скрепило чувства. Но что ждет дальше юную Вольку и ее нового друга Андрея? Расставание?.. Они живут в разных городах – и Волька не верит, что в будущем им суждено быть вместе. Ведь случай определяет многое в судьбе людей. Счастливый и несчастливый случай. В одно мгновение все может пойти не так. Достаточно, например, сесть в незнакомую машину, чтобы все изменилось… И что тогда будет с любовью?..
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Страдание. Жизнь человеческая окутана им. Мы приходим в этот мир в страдании и в нем же покидаем его, часто так и не познав ни смысл собственного существования, ни Вселенную, в которой нам суждено было явиться на свет. Мы — слепые котята, которые тыкаются в грудь окружающего нас бытия в надежде прильнуть к заветному соску и хотя бы на мгновение почувствовать сладкое молоко жизни. Но если котята в итоге раскрывают слипшиеся веки, то нам не суждено этого сделать никогда. И большая удача, если кому-то из нас удается даже в таком суровом недружелюбном мире преодолеть и обрести себя на своем коротеньком промежутке существования.