Начало конца комедии - [98]

Наши божества мельчают, потому что мельчают наши чудеса.

И потому телекинез Ермолаева уже есть для многих знамение, свидетельствующее своим чудом о чем-то. И это опасно…

Моя профессия требует жадного внимания к человеческим судьбам и исповедям. Но все во мне противится специальному узнаванию людей. Я терпеть не могу самораскрытия людей не потому, что сам хочу занять площадку и рассказывать о себе. Просто в рассказе самого неквалифицированного рассказчика ощущаю драматургию. Любой, самый далекий от литературы человек, рассказывая что-либо, бессознательно превращается в плохого или хорошего, но драматурга. А мне всегда кажется, что нет ничего более далекого от истинной жизни, нежели самая хорошая пьеса. Она всегда построена. Я ненавижу драматургию. И следую заветам одного гениального редактора, который утверждал, что выстроив сценарий по главной его мысли, проявив эту мысль с драматургической четкостью, затем следует главную драматургическую пружину и мысль из сценария тщательно убрать. Оставшееся в какой-то степени будет содержать в себе жизнь, если автор не абсолютный кретин, а часто и в этом последнем случае.

– Откуда в вас такая таинственная флегматичность? – спросил я Аэлиту, когда отправился ее провожать. – Откуда такая чарующая поволока в глазах?

Она глубоко обдумывала вопрос. Мы успели проскрипеть по синему снегу добрый квартал, когда она наконец ответила:

– Вероятно, от родителей. Мой папа спал даже на велосипеде.

– А ваша узкая профессия?

– Я тоже специализируюсь по снам. Интересуюсь верованиями и обычаями древних народов Сибири.

Мне захотелось рассказать ей про ночную даму-танатолога.

– Жизнь состоит из снов, если считать ненужные встречи с ненужными людьми за сны наяву, – сказал я. – Мне давно кажется, что я намазан медом для всяких неудачников Удачливые победители избегают меня как черт ладана. Зато не получившиеся художники находят в самых сокровенных углах. Еще почему-то особенно тянет ко мне неполучившихся врачей, а неполучившиеся моряки накапливают на меня злобную обиду за отсутствие желания говорить с ними об идиотизме морской профессии. Женщины, из которых не получились женщины, пишут мне страшные письма. А число самоубийц, прошедших в поле моего зрения, достигло угрожающих размеров. В моей коллекции есть даже ученые руководители зондеркоманд. Я имею в виду танатологов…

– Я не из тех женщин, которые не стали женщинами, – сказала специалист по снам. – Вы верите в существование души?

– Мне много пришлось болтаться на Севере. У северных народов есть предание о северных сияниях. Когда в черном небе расползается акварель сияния, когда ионы высоких слоев стратосферы испускают кванты, эскимосы видят в этих квантах души предков. Предки пляшут в небесах праздничные фокстроты, танго и казачка…

– Вы верите в существование души?

– Материалисты не отрицают существования духа. Он плод материи и замкнут с ней накоротко.

– Существует ли у души возраст? Развивается ли душа по закону тела: проходит детство, взрослость, старость?

– Вероятно.

– Куда девается ваша душа, когда вас тошнит с перепоя или когда у вас болит зуб?

– Никуда не девается. Впадает в летаргию.

Правильно. Вот этим летаргическим состоянием человеческой души я и занимаюсь.

– Это близко к религии?

– Ничего общего. Вы читали "Сумму технологии" Лема?

– Нет.

– Там есть серьезные страницы. Лем упоминает приемы, которые применяются либо для изменения материальных состояний мозга– введение в него вместе с током крови определенных веществ, либо его функциональных состояний – аутотренинг, процессы самоуглубления. Эти приемы благоприятствуют возникновению субъективных состояний, известных всем временам и народам. В таких случаях говорят, например, о сверхсознании, о "космическом сознании", о слиянии личного "я" с миром, об уничтожении этого же "я", о состоянии благодати. Однако сами эти состояния с эмпирической точки зрения вполне реальны, ибо они повторимы и возникают вновь после соответствующего ритуала. Мистический характер этих состояний исчезает, если применить терминологию психиатрии, но эмоциональное содержание таких состояний для переживающего их человека может быть при всем этом ценней всякого другого опыта. Наука не подвергает сомнению ни существование подобных состояний, ни возможную их ценность для переживающего субъекта: она лишь считает, что такое переживание, вопреки метафизическим тезисам, не составляет актов познания, поскольку познание означает рост информации о мире, а этого роста здесь нет. Сверхсознание есть результат комбинаторной работы мозга, и, хотя, пережив его, человек может обрести высочайший духовный опыт, информационная ценность такого состояния равна нулю. Результат мистических состояний – информационно нулевой; это видно из того, что их "сущность" не передаваема другому лицу и никак не может обогатить наши знания о мире…

– Я называю такие состояния у себя "воспаленным мозгом". В таком состоянии кажется, что кое-что понимаешь из того, о чем здесь говорили давеча.

– Понятое вашим воспаленным мозгом имеет ценность только в том случае, если вы можете с помощью членораздельного языка передать понятое вами другому человеку с холодным мозгом. Это альфа и омега ученых типа вашего друга Желтинского. Экспериментальные условия можно менять многими способами, но главное здесь в том, что в каждом случае ученые должны быть в состоянии передать другим, что они сделали и что они узнали. Если вы не способны совершить такую передачу, но имеете властный характер, то требуете от собеседника верить вам на слово, то есть без рассуждений. Вы можете найти таких собеседников, но рано или поздно они потребуют от вас демонстрации чуда взамен их извечной жажды логического объяснения, ибо только чудо способно заменить холодному мозгу его вечное требование ПОНЯТЬ…