Начало конца - [69]
– Сто пятьдесят в месяц… «Что же это? Время уходит», – со злобой подумал он, чувствуя, что не может выйти выстрелом из этой неожиданной, не входившей в расписание беседы. – Сто пятьдесят в месяц.
– Ну, вот видите, – сказал месье Шартье. – Это значит тысяча восемьсот в год. А квартиру вы можете получить с кухней за тысячу двести, даже, при удаче, за тысячу. Теперь, верно, можно найти и такую, чтобы без залога. Неужели у вас нет трехсот франков?
– Нет, – ответил глухим голосом Альвера и, холодея, опустил руку в карман. Месье Шартье задумался.
– Послушайте, – сказал он (Альвера разжал в кармане рукоятку револьвера, точно это «послушайте» обязывало его к продолжению разговора). – У меня будет еще очень много работы. Вы переписываете отлично, это что и говорить. Хотите, я вам дам вперед франков двести? Вы снимете квартиру и понемногу мне все выплатите, а? Вы славный молодой человек, вот и работу вы мне привозите на дом, это мне очень удобно. Я вам потом заплачу и за проезд, не думайте, что я не помню, – сказал он, видимо, находясь в порыве великодушия, и снова шагнул к комоду. Аппарат засипел. «Turlututu», – прогоготал хор. Послышался женский голос:
Мужской голос ответил:
– Прелесть! – сказал месье Шартье и засмеялся. – Любите оперетку, молодой человек? Это одна из лучших Оффенбаха… – Он повернул ручку аппарата, звуки стали громче. – Нет никакого смысла снимать комнату помесячно, – убежденно сказал старик, опять несколько повышая голос и с улыбкой прислушиваясь к певцам. «…C’est mon état, dit la gantière, – Quelle couleur, beau Brésilien?»[102] – повторил он за певицей, изображая пение и улыбкой, и поднятием плеча, и легким подтаптыванием. – Полтораста – двести франков я вам могу дать, а остальное вы где-нибудь достанете. Обзаведетесь своим утлом, это отлично. «…Sang de bæuf, charmante gantière, – Lui riposta le Brésilien…»[103] – Так вам сорок восемь? Дайте мне два франка сдачи. – Он опустил руку в карман за бумажником. Вдруг левая часть его лица исказилась страшной гримасой, мускулы дернулись раз, затем жутко-быстро еще и еще. Месье Шартье поспешно отвернулся. И точно тик разрешил последние колебания Альвера – он выхватил револьвер и выстрелил в затылок старика. Выстрел прозвучал гулко, гораздо громче, чем там, в лесу. Месье Шартье ахнул, повернулся, лицо его все дергалось, глаза выкатились. Он открыл рот, сделал шажок, поднял руку и упал. Альвера с ужасом взглянул в сторону окна. Месье Шартье, дергаясь, судорожно повернулся на бобрике, как-то скрючившись набок, и затих. Он был убит наповал. В комнату ворвался оглушительный хор, радостно, с торжеством повторивший слова певца:
Полицейские велосипедисты, проезжавшие по дороге в Париж, услышали гулкий, четкий звук: не то выстрел, не то разрыв шины. Они замедлили ход, прислушиваясь. Ничего тревожного слышно не было. «Как будто со стороны виллы отца Шартье…» Издали донеслась музыка. «Это он на днях купил радиоаппарат, – с завистью сказал один полицейский, мечтавший о радио и собиравший рекламные объявления магазинов, – дал две тысячи двести, все сразу, без рассрочки». – «Нажился на бирже, играл на понижение», – проворчал другой. «Разве послушать? Кажется, что-то веселенькое…» – «По тропинке ехать неудобно, а впрочем, все равно». Они свернули на тропинку и подъехали к вилле. Ничего подозрительного не было. Из растворенного окна неслись веселые куплеты. «Отличный аппарат! Электродинамический громкоговоритель, пюш-пюлль»[105], – огорченно сказал первый полицейский, – мне бы такой! Хорошо богатым людям». – «Я даром бы не взял, это еще хуже, чем купить канарейку…» С музыкой внезапно произошло нечто странное, послышался дикий рев. «Эх, старый болван! Купил такой аппарат и не умеет с ним обращаться! Месье Шартье! – закричал он в окно. – Да вы не ту ручку вертите!..» Какая-то тень скользнула по стене и исчезла. «Месье Шартье!» – прокричал снова полицейский. Тень метнулась в сторону – что-то слишком быстро для старого человека. Полицейские переглянулись. Первый с решительным видом отвел свой велосипед к дереву.
Минута ужаса, вызванного в особенности неожиданной силой выстрела, прошла. Он с торжеством прислушивался к себе. Экзамен был выдержан превосходно. Альвера не чувствовал ни раскаяния, ни ужаса. Как он и думал, все оказалось вздором: особенно эти ими выдуманные угрызения совести. Только дышать ему как будто было немного труднее, чем всегда. Позднее ему казалось, что сделанное им еще не дошло в ту минуту до его сознания, что он просто еще не воспринимал случившегося. Но сам отвечал, что этого не могло быть: все произошло по плану, ощущения убийцы были им до убийства перечувствованы сто раз и при проверке оказались верными.
Сохраняя хладнокровие, он положил револьвер в карман, наклонился над телом: старик был мертв. «Смотреть, разумеется, неприятно, ведь так же неприятно было бы смотреть, если б я убил его в бою или на дуэли». Еще подумал, что в чисто техническом отношении все сошло прекрасно: убил одним выстрелом, сразу, во второй раз стрелять не пришлось: предусматривалась и такая возможность – придется
