Наблюдая за англичанами. Скрытые правила поведения - [2]
Среди антропологов не затихают жаркие споры по поводу метода «включенного наблюдения» и роли «включенного» наблюдателя. В своей последней книге «Племя любителей скачек» («The racing tribe») эту тенденцию я подвергла осмеянию, языком душеспасительных бесед изобразив проблему как непрерывную борьбу между своими двумя «я»: Участником и Наблюдателем. Я описала злые перепалки, в которые вступали эти два моих внутренних голоса всякий раз, когда назревал конфликт между моими «я» в роли почетного члена «племени» и в качестве беспристрастного ученого. (Если учесть, что диспуты на данную тему обычно ведутся весьма серьезным тоном, мои непочтительные высказывания можно возвести в ранг ереси, поэтому я была немало удивлена и даже почему-то раздражена, когда получила письмо от преподавателя университета, сообщавшего, что он по моей книге «Племя любителей скачек» обучает студентов методу «включенного наблюдения». Вот и получается: вы из кожи вон лезете, пытаясь выглядеть инакомыслящим бунтарем, а ваш труд превращают в учебник.)
Более типичная практика — по крайней мере, сейчас это модная тенденция — хотя бы одну главу книги или докторской диссертации, над которыми вы работаете, посвятить подробному обсуждению — с элементами самобичевания и терзаний — трудностей этического и методологического характера, возникающими в процессе «включенного наблюдения». Несмотря на то что данный метод призван помочь ученому осмыслить культуру того или иного социума с точки зрения ее «коренного жителя», вы, тем не менее, обязаны добрых три страницы объяснять, что из-за вашего подсознательного этноцентризма[4] и целого ряда разных культурных барьеров это сделать фактически невозможно.
Потом следует — это в порядке вещей — поставить под вопрос саму нравственную подоплеку «включенного наблюдения» и, в идеале, выразить серьезные сомнения относительно пригодности современной западной «науки» как средства постижения чего бы то ни было вообще.
Здесь несведущий читатель резонно мог бы подумать, зачем же в таком случае мы продолжаем использовать метод исследования, который если и не аморален, то ненадежен, а возможно, характеризуется и тем, и другим. Я и сама так думала, пока не сообразила, что все эти скорбные перечисления пороков и изъянов метода «включенного наблюдения» — это своего рода заклинание, обрядовая песнь сродни тем, что являются частью очаровательных ритуалов некоторых племен Америки: туземцы, прежде чем отправиться на охоту или срубить дерево, сначала непременно исполняют покаянные куплеты, чтобы умилостивить духов животных, которых они намерены убить, или деревьев, которые они собрались повалить. В менее снисходительной интерпретации ритуал самоуничижения антропологов рассматривается как хитрая попытка отвести от себя критику путем упреждающего признания своих слабостей и недостатков. Так, например, поступает эгоистичный и невнимательный любовник, постоянно твердящий: «Ох, какой же я эгоист, свинья, да и только. Не пойму, как ты еще меня терпишь». Расчет делается на то, что в представлении рядового читателя подобное осознание и открытое признание своих ошибок — это фактически добродетель.
Но, каковы бы ни были мотивы, которыми сознательно или неосознанно руководствуются антропологи, глава, посвященная проблемам «включенного» наблюдателя, всегда оказывается нудной и утомительной для читателя. Поэтому я воздержусь от покаянных речей, несмотря на возможные выгоды, и просто скажу: да, «включенное наблюдение» имеет определенные ограничения, и все же это довольно неудобное сочетание участия и отстраненности — на сегодняшний день лучший метод для исследования различных аспектов человеческой культуры, а значит, нам придется им воспользоваться.
В моем случае проблемы, связанные с элементом участия, в некоторой степени можно исключить, поскольку я исследую аспекты культуры народа, к которому сама принадлежу. Англичан я избрала темой своего исследования вовсе не потому, что наше общество более интересно, чем другие культуры. Просто я чисто по-обывательски питаю отвращение к грязи, дизентерии, смертоносным насекомым, мерзкой пище и примитивным санитарным условиям, характерным для живущих в мазанках «родовых» обществ, которые изучают мои менее брезгливые коллеги.
В суровом мире этнографии мое увиливание от дискомфорта и непонятное для многих желание заниматься исключительно культурами с устроенным бытом расцениваются как слабость, поэтому я с некоторых пор и до недавнего времени, пытаясь хотя бы немного реабилитировать себя в глазах коллег, изучала менее здоровые стороны жизни англичан: проводила исследования в шумных пабах, ночных клубах с сомнительной репутацией, захудалых ломбардах и прочих подобных заведениях. Тем не менее, посвятив несколько лет исследованию примеров агрессии, беспорядка, насилия, преступлений и прочих аномалий, которые, как правило, наблюдаются в самых неподходящих местах в самое неподходящее время, я, похоже, так и не заслужила уважения этнографов, специализирующихся на глиняных хижинах и привыкших к более тяжелым условиям труда.
