Набег - [108]

Со мной все кончено, но есть еще Алорк и Веян. И их нужно попытаться спасти.

Когда носилки с императором скрылись в ночном мраке, я отдернул ткань и вошел в спальню:

— Доброй ночи, Фаустина.

— Ты?!..

— Нет, призрак с того света.

— Ты мертв!..

— А кто сказал, что я жив! Я и в самом деле мертвец, но даже у мертвецов иногда есть права.

— Я буду кри…

Утром прислуга найдет свою хозяйку задушенной в собственной постели. Никто, безусловно, не осмелится вслух высказать подозрения в адрес Филиппа Араба. Но многие вспомнят, как император разобрался с детьми, пусть и незаконными, Гордиана II. Это был жестокий, но очень красивый жест перед тем, как исчезнуть.

Я без труда покинул особняк тем же путем, что и пришел. На сердце как-то полегчало: пусть моя жизнь не стоила больше ломаной монеты, но зато близкие мне люди спасены. Перед тем как осуществить задуманное, я решил попрощаться с Веяном. О том, чтобы увидеть Алорк хотя бы краем глаза, не могло быть и речи. Слишком велик риск, да и добираться до загородной виллы довольно долго: еще в дороге могут перехватить патрульные разъезды. Да и о чем вообще можно думать, если я не знал даже направления!

Обойдя западную часть города по большой дуге, я оказался на юге, где располагались казармы нашего гладиатория. Риск, безусловно, сумасшедший: узнай меня чей-нибудь бодрствующий глаз — проблем не избежать. А возле казарм по ночам жизнь не смолкала: сновали гитоны с подведенными глазами, матроны, закутанные с ног до головы, с взятками для охраны и страдающей от вожделения плотью, проститутки всех мастей и национальностей. Правда, я намеревался обратить это обстоятельство в свою пользу, не зря же я прихватил кое-что из гардероба Фаустины. Темно-синяя стола, скроенная гораздо длиннее роста хозяйки, отороченная пурпуром с золотыми блестками и складчатой оборкой, которая волочилась по земле шлейфом, с широкой каймой на вороте преобразила меня настолько, что ни у кого из охраны не возникло ни малейшего подозрения. Должен признаться еще в одном грехе: перед уходом я взял из кувшина безутешной вдовы несколько горстей золотых монет — ну, не пропадать же добру. Не надо становиться великим звездочетом, чтобы с полной ответственностью заявить, что… Ха, пусть бедного Филиппа подозревают еще и в воровстве, ну, конечно, очень тихо, только между своими. Говорят, что Африка еще со времен Юлия Цезаря считается проклятым местом для римских императоров. Вот и пусть считается.

Септимий и Лукиан едва не запрыгали от радости, увидев на моей ладони в тусклом свете луны золотую монету; редко приходит такая удача. Их даже не смутила широкая, явно не женская ладонь, протянувшая благородный металл.

— Давай, красотка, но недолго. Новенькая, что ли? — Лук хлопнул меня по заду.

— Ну, хоть кивни. — Септимий растянул рот в кривой улыбке.

Я едва сдержался, чтобы не прыснуть, но кивнуть — кивнул. Эх, знал бы Скавр, что творится в его гладиатории по ночам. Думаю, знал. Вот они, кривые каменные ступеньки, выщербленные калцеями гладиаторов. Поднимаюсь на второй этаж. Трогаю дверное кольцо.

— Веян!

— Кто? — Голос настолько глух и слаб, что я усомнился: сармат ли это?

— Это я, Ивор, по прозвищу Белка. Я с гостинцами от тетушки Фау и дядюшки Араба. Вставай, лежебока.

— Входи, Ивор. — В горле сармата забулькало, словно изнутри накатила жидкость.

— Брось, притворяться. Все равно не поверю!

Но когда я увидел ввалившееся лицо своего друга с безобразно проступившими скулами, понял: дело действительно плохо.

— Мне не до шуток, парень. — Он попытался сесть, но мышцы даже этого сделать не смогли — подтянутый локоть так и остался в неловком положении.

— Что стряслось, Веян? Ты получил ранение?

— Если бы. После бойни в бассейне меня проводили в одну из комнат, где я и дожидался встречи с лучшим из лучших. Насчет Алорк мне все рассказал звездочет, кстати, по-моему, неплохой парень.

— Им нужно было заставить….

— Можешь не продолжать, я все знаю: ты любишь ее. Так вот, через некоторое время снова приходит этот звездочет, держа в одной руке горшочек с оливками, а в другой кувшин с вином. «Это, — говорит, — тебе передал Голубь. Он очень хочет, чтобы ты принял подарок в знак уважения и симпатии». Ты ведь знаешь: последняя трапеза — это святое. Все заранее прощают друг друга и угощаются от всей души и до большого пуза. Зла никто ни на кого не держит. Но у Голубя, видно, мало чего святого осталось. В горшочке оказалась черная мамба. Если человек получает укус в конечность, то умирает через несколько часов, очень сильные могут продержаться сутки. Но если мамба кусает в голову или в живот, то смерть наступает почти мгновенно. Мне, как видишь, повезло: я успел сразиться с Голубем и попрощаться с другом.

— Но неужели ничего нельзя было сделать?

— Можно. Нужно всего-то было отрубить мне руку по самое плечо, причем сделать это в течение первых пятнадцати минут после укуса. Потом бесполезно. Видишь, вот ее зубы. — Веян протянул руку, показывая следы от змеиных зубов на ребре ладони. — Но сделать такую операцию срочно никто бы не разрешил: нужно было сражаться. Вино отчасти задержало действие яда, но зато ноги свои я не узнавал, да и вообще плохо начал понимать, что происходит. Меня болтало из стороны в сторону; мозг отказывался соображать; тело жило своей жизнью — разум своей.