Набег этрусков - [4]

Случайное, совершенно не преднамеренное убийство, тем не менее, страшное дело, хоть и не считается по преступлению равным умышленному. Об этом, обыкновенно, долго толкуют, ужасаются, но находятся люди, которые принимаются взвешивать разные мелкие стороны события, и наконец, все сваливают на судьбу.

Язычники еще полукультурной эпохи, римляне имели на все такое своеобразный взгляд: у одних симпатичный юный Арпин, имевший в своем характере все начатки доблести духа, слишком ярко затмевал задорного, пьяного Вулкация, развратившего собственного сына: другие держались тут партийного взгляда фамильной вражды Скавра с Руфом.

– Что Вулкаций?.. Что?.. – раздавались возгласы со всех сторон.

– Так ему и надо!.. – слышались ответы. – Уж очень неосторожно совался к борцам!..

– Вот и поплатился за любопытство, попался под топор!..

– Хорошо еще, что не внук Руфа хватил-то его!.. Дядю-то своего...

– Ай, да Арпин!.. Как он его ловко шаркнул!.. Наметить нарочно нельзя лучше этого.

– И не прямо, заметь, а назад, через себя, через свою голову!..

– Весь череп раскроен на совершенно равные половинки, точно яблоко.

– А Руф-то настолько вот от него был, тут же.

Под этот говор никто не приметил, как фламин, покинув своих двух внуков, – раненого Виргиния и рыдающего об отце Марка, – отправился торопливо домой приготовлять комнаты и делать разные другие распоряжения для приема тела убитого зятя, приказав мимоходом слуге известить Виргиния, чтобы он, когда перевяжет свою рану и отдохнет, отправляясь в деревню, куда командирован дедом раньше, непременно заехал домой, за новыми инструкциями, так как будут неожиданные похороны, – Виргиний должен лично отобрать в деревне вино, скот, фрукты, масло и мн. др. нужное к пиру тризны.

У выхода из сада фламина остановил погнавшийся за ним Тарквиний и кто-то из слуг убиравших остатки тризны, слышал, как они перекинулись несколькими фразами, дошедшими в его уши отрывками.

– Такой удобный случай не повторится, если упустишь его, царевич.

– Но твой зять...

– Не до него мне! Я служу тебе, а не родне моей.

– И если мы теперь...

– Те все погибнут... пойми... кровомщенье...

– Арпин сбежит.

– Пусть! Тем лучше... будет лишний предлог... я сейчас пошлю моего внука в деревню... там... колдунья Диркея...

– Пошлешь, когда убит его отец?

– Пошлю не Марка, а Виргиния; он успеет вернуться к похоронам дяди.

– Виргиний не ловок.

– То, что я поручу ему, ловкости не требует.

Арпин, между тем, сквозь расступившуюся перед Скавром толпу увидел распростертое на земле тело Вулкация-старшего, еще полуживое, дергающееся то рукой, то ногой, в последних конвульсиях смерти. Лица у него не было; оно превратилось в бесформенную массу костей, крови и мозга.

Ничуть не радуясь своей победе, с омраченным челом, опустив взоры в горькой думе, Арпин уныло вступил в царский дом вместе с продолжавшим его обнимать великим понтифексом; они пришли не в атриум, куда сошлись уже некоторые из вельмож для обсуждения случайной катастрофы, а другим крыльцом, в пристройку, где жил Тарквиний с его доброю женою, царевной, под защиту которой Скавр намеревался отдать своего любимца, уверенный, что любимая царем больше ее сестры, гордой вдовы Арунса, эта женщина в течение следующих дней упросит своего отца запретить кровомстителям за Вулкация, – Бибакулу, Руфу, и другой их родне, – искать «раба», если тому удастся скрыться от них.

Виргиний, еще ничего не зная о гибели пьяного дяди, сидел на полу подле таза с водою, тихонько охая; старая рабыня царевны, промыв рану, обвязывала ему голову.

Великий понтифекс, оставив своего любимца с его другом, ушел к царевне в другие комнаты.

– Теперь ты мне настоящий брат! – проговорил Виргиний, взглянув на вошедшего юношу. – Поди сюда, Арпин! Не думал я прежде, что ты при твоей силе, такой искусный боец; ты славно хватил меня по лбу, – хорошо, что не на смерть!

– Это вышло совершенно случайно, – ответил Арпин со вздохом, – я вовсе не хотел бить тебя, Виргиний, да моя медвежья неловкость так устроила. Я старался только выбить из твоих рук секиру и забросить, забывши, что здесь мы не в лесу, не в поле, – она может в кого-нибудь попасть. Мне горько, Виргиний, если ты сердишься за царапину; я испортил тебе лоб.

– Ничуть не сержусь за такой пустяк... что мне до моего лба! – Виргиний горько усмехнулся, – если бы ты, Арпин, исцарапал мне все лицо, хуже не было бы, как не было бы лучше, если бы лоб уцелел от твоей секиры. Амальтея будет любить меня и таким, но женою не сделается никогда, никогда, – ни Турн мне ее не отдаст, ни дед взять не позволит, ни ее родители не станут считать меня зятем. Пока ее не отдадут кому-нибудь другому на рабское сожитие, для нас возможна одна тайная любовь, – contubernium.

– Разве мало кроме этой Амальтеи поселянок и невольниц, с которыми ты можешь развлекаться? Стоит ли горевать о ней и ставить себя в разные незавидные положения, вроде волчьих ям и лисьих капканов, между твоим дедом и Турном, заклятыми врагами, лавируя по подобию аргонавтов, без обладания Язоновой ловкостью. Эх, Виргиний!.. Я на твоем месте...

– Влюбился бы в овдовевшую Туллию, как Брут и мой двоюродный братец, Вулкаций?!