Набатное утро - [44]

Желаннее всего был ему мир с обеих сторон. Урядив оружием дела с тремя западными соседями — шведами, немцами, литвой, — Александр Ярославич обратился к четвертому — Норвегии. Что из того, что она далека от Новгорода? Каракорум еще дальше. Граница шла по Кольскому полуострову, называемому Тре. Карелы и норвежцы, сборщики дани, постоянно сталкивались на земле лопарей. Чтобы потушить спор в самом начале, снарядили посольство. Главе его, ладожскому посаднику Михаилу Федоровичу, было наказано посватать принцессу Кристину для княжича Василия.

Договор с мурманами установили надежно, но отпускать дочь в немирную от татар землю король Хоккан Старый не спешил. Михаил Федорович рассказывал с усмешкой, как королевну вывели в прабабушкином парадном платье с такими узкими рукавами, что их всякий раз отпарывали, натягивали особо, а затем пришивали на девице, потому что застежек на платье не было.

— Так пошлем ей в подарок сотню пуговиц, — сказал развеселившийся князь. — Нынче же прикажу дворскому приготовить всяческих: и золотых, и серебряных, и жемчужных, грановитых из цветных каменьев, сетчатых, сканых...

Кроме старших княжичей, Василия и Дмитрия, дети были еще малы, но отец задумывался об их судьбе: чему учить сыновей, за кого выдать со временем дочку Дуню?

Александр Ярославич искал продолжателей, помощников. Хотя и знал, что сможет передать из рук в руки только знания. Стол великого княжения будет, как и раньше, переходить от одного к другому, оспариваться во вражде.

«А что бы нужнее посреди передряг, чем дружный круг родни?» — думал Александр Ярославич. Возвращаясь с сыном Василием из вечно бунтующего Новгорода, он свернул к Ростову, к княгине Марье, вдове славного Василька Константиновича, двоюродного брата, погибшего в битве с татарами на Сити.

Великий князь был измучен и нездоров. Обижали попреки новгородцев: Александр-де заодно с татарами-сыроядцами. Своею рукой гнуть под ярмо город, где вскормлен, легко ли? Но он знал: Русь надо удержать и от отчаяния перед Ордой, и от опасного самохвальства.

Ростов славился иконой богоматери кисти печерского монаха Алимпия. В усталой задумчивости стоял перед нею великий князь. Был мил ему и сам город и епископ Кирилл, на всех изливавший безразборную доброту: даже поганых восточных купцов-бесерменов прятал на своем подворье от ярости бунтующего люда. В глухую ночь отворил потайную калитку в городской стене: «Ступайте. Думайте о грехах своих. А с Русью вас бог рассудит». К нему же привезли бежавшего из Орды татарского царевича, опасного гостя. Добрый старик со слезами умиления обнял новокрещенца Петра: «Русь тебя укроет, чадо. Живи. Христос с тобой».

В юности Александр Ярославич завидовал ростовскому Васильку Константиновичу — того все любили! С грустной лаской смотрел он на его выросших сыновей; иногда они казались ему ближе и любезнее собственных...

Молодой Борис Ростовский успешно учился у Невского сдержанности и хитроумию. Он глубоко затаил ненависть к ордынцам и смотрел на них непредубежденно. Приобретая их дружество, уже и на коня садился по-татарски, и по дому расхаживал не в льняной рубахе, а в цветном халате. Чужеродными словечками щеголял со столь тонким оттенком передразнивания, что это проходило незамеченным. По-кипчакски он говорил свободно, понимал еще с полдесятка наречий. Состязаться с ним мог только Онфим, которого татары неизменно провожали одобрительным взглядом: «берикиля», молодец.

Тою же тревожной зимой 1256 года в Сарае хан Сартак неосторожно оскорбил дядю Берке и был удавлен им. На Батыев трон посадили ненадолго младенца Улагчи, Сартакова сына. Но все дела вершил Берке.

Племянник Борис с досадой сказал, что вот, мол, опять на пустом месте начинать, применяться к новому хану. Невский покачал головой.

— Русь им всем одинаково надобна.

— Чтобы терзать ее! — вскричал сын Василий.

Морщины на суровом лице отца стали еще каменней.

— Как подпора! Против великого кагана Менгу с сыном Хубилаем и против Хулагу, удачливого завоевателя Персии. Против всех врагов-родичей.

— Но нам-то татарове поганые не опора, — настаивал Василий. Было ему семнадцать годков. Пылок, неустойчив.

— Толковать так прилично лишь в торговом ряду, — оборвал отец. — Ныне они сильнее. Станем — мы.

— Когда же, батюшка? — стихая, проронил сын.

Зажигался он и гаснул быстро: будто не его чадо, а братца Андрея. Борис умно помалкивал. Лишь когда великий князь сказал, что пора научаться, воюя за меньшее, не попирать великое, у него вырвалось:

— Учение-то из-под палки!

— А медом по устам никого не учат, сыновец, — живо отозвался Невский и вперил пристальный взор. Не родственный, не согретый шуткой и симпатией, а отстраненный и оценивающий: не ошибся ли он в нем, Борисе?

Молодой ростовский князь выдержал поединок глаз.

— Готов хоть под конской плетью научаться, князь-дядя, ежели от того станет польза Руси.

Александр Ярославич враз просветлел от разумных слов.

— Тогда ладно. Поедешь в Орду. Начав учиться, русич учителей их же наукой переборет. Они с хитростью, мы — вдвое. Они фальшью оболокутся, а мы простотой своей на кривой их объедем. Не победим, так одолеем!