Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - [5]

Беспорядочные, полные злобы слова Джаббара всё же только в малой мере рисовали обстановку в Гиссарской долине. Гриневич перешёл к расспросам, и степ­няк здесь оказался неоценимым человеком. Он очень много знал и делился охотно и откровенно своими зна­ниями. Осторожно проверяя сведения дополнительными и повторными вопросами, сопоставляя с данными раз­ведки, Гриневич всё больше убеждался, что Джаббар откровенен. Конечно, Гриневич не обманывался в це­лях и намерениях степняка, не верил в его бескорыстную преданность Советам и большевикам. Он казался каким-то вертким и скользким, сведения его были очень ценны. Джаббар отлично знал, где, сколько и какие банды рас­положены, что они делают.

Всё яснее становилось, что Энвербей усиленно го­товится к крупной операции, возможно даже к большо­му  походу  с далеко  идущими  целями.

Посоветовавшись с Джаббаром, Гриневич решился на серьезный шаг.

Но прежде всего он вернулся к своему отряду, Джаббар, хоть и жаловался ни нищету и бедность, су­мел доставить бойцам несколько мешков зерна и три десятка баранов. Он прислал их со своим высоким мол­чаливым батраком   Сингом — выходцем из Пенджаба.

Вечером Гриневич приехал в Юрчи на масляхат ста­рейшин и сел на почетное место среди  народа.

Собственно говоря, именно так рассказывали в Гиссарской долине о поступке Гриневича. Удивительно просто: приехал и сел на почетное место, как будто он совершил самое обыденное, пошёл, например, в харчев­ню и съел две палочки шашлыка или выпил чайник зе­лёного чая. По крайней мере рассказчики, описывая событие, не выражали ни восторга, ни ненависти. Толь­ко голос их почему-то становился напряженным, а глаза загорались. В их сдержанности, в их немногослов­ности чуялось изумление: так зарождались в старину эпические сказания о подвигах людей необыкновенных, поражающих всех своими поступками.

Если же говорить о самом Гриневиче, то он меньше всего рассказывал об этой свой поездке. Он действовал расчётливо, хотя и понимал, что известная доля риска безусловно была.

Городишко Юрчи уже не раз за последние два года испытывал «благосклонное внимание» сильных мира сего. Через Юрчи проследовал во время своего поспеш­ного бегства сам бухарский эмир Сайд Алимхан, а уж одно его пребывание со свитой могло разорить населе­ние города и побогаче, чем   Юрчи. Затем повадился наезжать Ибрагимбек. Он взял в жены дочь юрчинского казия, но жена не пожелала жить в степи, и молодо­жён приезжал проводить время в её жарких объятиях в дом тестя. Но с Ибрагимом приезжало обязательно полтораста-двести нукеров с пустыми желудками, тре­бовавших  гостеприимства и сытных угощений. К тому времени, когда зять халифа соизволил принять под свою священную руку Гиссар, закрома юрчинцев опус­тели, а отары до того поредели, что от барана до бара­на сутки надо пастуху   идти. Но Энвербей потребовал единовременный налог на ведение войны с неверными, и как юрчинцы ни старались изловчиться и вывернуть­ся, но «их схватили за горло». Потащили у них из до­мишек последние одеяла да  кумганы, не говоря уже о грошовых серебряных украшениях, переходивших по наследству бабушкиных браслетах да серьгах. Злой на язык  неунывающий  юрчинский острослов, седобородый Адхам Пустобрёх, чуть не стал причиной гибели города. Он в чайхане так и брякнул энверовскому налогосборщику: «Пугали нас: придут-де красные дьяволы, снимут последние шаровары с ваших жен, а сами твои люди что сделали — лучшие шёлковые штаны поснимали, а старые дерюжные прикрыть только стыд оставили, так ведь!» Ну, поскалил зуб старикашка Адхам, сказал несколько слов с солью, с перцем! Ну что с него спрашивать! Так нет, явился в Юрчи сам Энвербей. «Как смеет какой-то говорить злонамеренные слова!  Подать его сюда!» Начали искать Пустобрёха повсюду, а пока искали, аскеры зятя халифа чуть не разнесли город Юрчи по камешку, по щепочке. Борцы за веру под предлогом обыска полезли на женские половины, потащили уже и взаправду послед­нее из женской одежды, а под шумок начали обижать женщин и девушек. Поднялся вопль и крик. Мужья, отцы схватились за дубины и кетмени. Зять халифа возмутил­ся: «Какие-то дикари осмелились перечить!..»

Юрчи подвергся погрому. Сгорел базар, скирды се­на. Дым от пожарища долго стоял над долиной. Еле удалось откупиться юрчинцам от окончательной гибели.

Город Юрчи стоял на большой дороге. Уже в древ­нейшие времена, когда горный тракт носил пышное на­звание «Шёлковой дороги царей», юрчинцы хорошо поль­зовались своим выгодным местоположением, торговали умело и небезвыгодно и вполне могли дарить своим же­нам и дочерям шёлк, тем более что шелководством гиссарцы занимались чуть ли не со времен, когда библей­ский патриарх Нух во время всемирного потопа плавал по Сурхану и Кафирнигану в своём ковчеге.

Но теперь не до шелка, пришли времена нищеты и горя. И всё по вине этого взбесившегося турка Энвера.

Вскоре после погрома старейшины Юрчи собрались в чайхане на берегу шумливой реки и устроили масляхат. Они сидели жалкие, расстроенные, хотя изо всех сил старались напустить на себя важность и держаться до­стойно. Но какая важность и достоинство, когда на теле рваная, не защищающая от холода одежонка, когда ру­ки дрожат от холода и обид, а у многих слеза нет-нет да и сбежит по щеке в седую, ставшую от лишений по­хожей точь-в-точь на пучок сухой травы, бородку. Они сидели на драных, почерневших от сажи циновках, взды­хали и даже не пили чая, потому что энверовские газии увезли из чайханы оба самовара, чайники и пиалы, а то, что не успели увезти, побили и поломали. С гор дул про­низывающий ветер, и морозом тянуло от реки, шумев­шей как всегда в своем каменном ложе. Давно уже не чувствовали старики, собравшиеся на масляхат, себя так тоскливо и неприютно. Такого разорения, такай беды они не припоминали на своем веку, хотя из их памяти ещё не изгладились двадцатилетней давности карательные по­ходы бухарцев, когда эмир подавлял восстание Восэ, а потом смирял гордость задиристых, заносчивых беков Гиссарской долины. Всякие несчастья испытывал город Юрчи, но уж такого разорения не было.