Набат - [97]

Однажды ночью Тасо вспомнил о райкоме партии и ужаснулся: как он до сих пор не пошел к Барбукаеву и не выложил все начистоту? Выходит, утаил новые данные о себе. Конечно, о себе. Сын и он — неотделимы.

Наутро Тасо уже сидел в приемной секретаря райкома партии и, прождав целый день, к вечеру попал к нему. Барбукаев ходил по кабинету, озабоченный, осунувшийся.

— Садись, — отрывистым жестом указал он Тасо на кресло, сам тоже опустился на стул. — Рассказывай.

Засомневался Тасо, а нужно ли говорить о своих догадках занятому человеку? Это же клевета на самого себя, на сына. А если окажется, что… Обвинят: «Скрыл от партии!»

— Чего ты молчишь? Случилось что?

Голос Барбукаева вывел Тасо из нерешительности.

— Письмо получил с фронта, — дернул плечом.

— Интересно, — оживился Барбукаев. — Сын пишет?

— Из штаба. Буту пропал без вести, не находят его. — Тасо перебрал край толстой суконной скатерти.

Секретарь нервно прошелся по кабинету, снова сел.

— Без вести, говоришь. Не он первый пропал неизвестно куда, но не могу привыкнуть к этому. Мы тоже были на войне с тобой, — проговорил Барбукаев.

Словно валун взвалили на плечи Тасо, так его придавило к креслу. Когда у него родился сын, имя ему дал Барбукаев, теперь он говорит о Буту ледяным тоном, как о чужом.

— Тебя я знаю давно, и Буту верю. Не думаю, чтобы он изменил присяге.

Барбукаев опустил руки на колени:

— Неприятно, конечно, что люди пропадают и никто не знает куда.

Всплыло в памяти Тасо, как в тридцатом году в него стреляли бандиты, и Барбукаев всю ночь простоял в больнице, не ушел, пока не сделали Тасо операцию… Тогда Барбукаев был секретарем партячейки.

Зазвонил телефон, Барбукаев снял трубку.

— Слушаю. А-а, это ты, друг. Вот что… Нас вызывают в обком. Да. Через час, на моей машине. Потом поговорим, заходите ко мне.

— Понимаете, сейчас у меня посетитель.

Барбукаев встал, посмотрел в окно.

Тасо поднялся сгорбившийся, постаревший: «Посетитель». Секретарь взглянул на него и смягчился:

— Ты пока никому не рассказывай о случившемся. В районе пройдет молва о сыне старого коммуниста, люди неправильно истолкуют. Нет, не может человек пропасть, не иголка в стогу… План заготовок молока надо выполнить досрочно.

Оторвал Тасо глаза от стола, посмотрел мимо Барбукаева:

— Не подведем…

— Ты представитель райкома в Цахкоме.

Тасо уже взялся за массивную дверную ручку, когда Барбукаев окликнул его.

— Подожди…

Медленно всем телом повернулся Тасо: что он хочет сказать, когда и без того все ясно.

— Держи, — вынул Барбукаев письмо из конверта. — Можешь обрадовать Дунетхан Каруоеву.

Что за черт, никак не поймет Тасо, снова читает:

«Дорогой товарищ Барбукаев. Пишу тебе перед боем. Над головой немецкие самолеты. Как видишь, в моем деле разобрались и освободили. Обещали после войны поговорить кое с кем. Партбилет мой сохранился? До встречи. Хадзыбатыр Каруоев, член ВКП(б) с 1918 года, артиллерист».

Вернулся Тасо в Цахком, созвал на нихас аульцев; прочитал им письмо Хадзыбатыра, и все стали поздравлять Дунетхан, а она расплакалась, не могли успокоить, пришлось увести ее домой.

Нихас опустел, Тасо задул фонарь. Уже было за полночь, а он все сидел под дубом. Вся его жизнь, день за днем прошла перед ним.

…Мальчишкой он пас на опушке телят, когда в доме случилось несчастье, а он о нем узнал вечером, вернувшись в аул. На околице встретился с ребятами, и они почему-то не побежали, как обычно, навстречу: стояли, опустив руки, спрятав в землю глаза, точь-в-точь как выражают соболезнование родственникам умершего старшие. Тасо растерянно посмотрел на них, бросил хворостину и понесся к дому.

В маленьком дворе было тесно, и мужчины толпились на улице. Тасо протиснулся в саклю, никто не обратил на него внимания, да и женщины, причитавшие без умолку, не сразу сообразили, что мальчик-то — наследник покойного, единственный его сын. Все забыли о нем в момент явившегося нежданно горя, а он стоял у ног отца, укрытого буркой. Первой заметила мальчика плакальщица, и она же напомнила людям о его существовании, причитая, что на плечи Тасо легла забота о больной матери.

Прошло время…

В тот день, когда Тасо пригласил аульчан на тризну, он почувствовал себя взрослым и дал слово свести счеты с подлым убийцей, да не пришлось сдержать данную клятву: убийца умер на каторге.

Грянула революция, и молодой Тасо взял винтовку.

О той боевой поре напоминал людям пустой рукав его кожанки. Никогда Тасо не искал спокойной жизни. Окружком направил его в горы укреплять Советскую власть, да так он и остался в Цахкоме. Здесь, вместе с любимой пришло в дом счастье, но только было оно недолгим, — жена, подарив сына, умерла.

Испытания, испытания… Сколько их было. А сколько будет… Единственная радость — сын. Ах, Буту, Буту, не уберег ты себя. Где ты, что с тобой? Мысли Тасо прервал цокот копыт.

— Разве так встречают гостей?

Чей это голос?

Секретарь райкома партии, соскочив с коня, шел к крыльцу, рядом с ним — незнакомец, похоже городской.

Поднялся Тасо, расправил под ремнем складки на гимнастерке, надвинул на лоб шапку и шагнул навстречу приезжим.

— Э, цахкомцы тем и отличаются, что ласкают ухо гостя словами. Нет, чтобы зарезать барана.