Набат - [71]

— Почему не спите?

Открыл глаза Асланбек, что оставалось ему делать. На него смотрел комиссар. Он сделал порывистое движение, чтобы соскочить на пол, но комиссар удержал его легким прикосновением:

— Лежите.

Где он слышал этот голос? Не мог вспомнить, кажется, у Николая Петровича, учителя литературы, такой голос.

— Надо вам уснуть.

— Не могу, думаю!

— То, что вы думаете, — хорошо. О чем же?

— О войне думаю… Созур, брат мой, в армии служит. У меня есть еще два брата.

— О, какой вы богатый. А я у матери один.

— Это плохо, — забыв об Уставе и кто перед ним, Асланбек обхватил колени руками.

— Вот как! — комиссар покачал головой. — И у меня — сын.

Расчувствовался Асланбек, — словно дома, перед очагом, в кругу семьи сидел.

— У нас в горах говорят: «Один — это проклятие».

— Откуда вы родом?

— С Кавказа.

— Кавказ очень большой.

— Из Осетии… В горах мы живем. Вот наш аул, а наверху ничего нет, только небо. — Асланбек живо представил себе вершины, снежные, залитые утренним солнцем, и поднял над головой руки:

— Высокие горы, красивые.

— Знал я одного осетина, учился с ним в академии. Томаев Каурбек.

— Томаев. О, известная фамилия.

— Хороший был товарищ, — комиссар улыбнулся чему-то своему.

— Спасибо, товарищ комиссар!

— За что?

— Вы похвалили осетина.

Комиссар положил руку Асланбеку на колено.

— Мой народ хороший, товарищ комиссар.

— Как ваша фамилия?

— Каруоев, Асланбеком меня звать.

— Так-так… Ну, ладно, отдыхайте, товарищ Каруоев, — поздновато уже.

Комиссар сделал шаг, остановился:

— Гордитесь своим народом… — улыбка осветила его круглое лицо. — Смотрите, не подведите его.

— Никогда! — повысил голос Асланбек.

— Тсс… Спите.

Рядом с комиссаром появился сосед Асланбека с нижних нар: он прибыл с другой командой, и они не успели еще познакомиться. Прежде чем обратиться к комиссару, сосед поправил сползшую набок пилотку, одернул гимнастерку, расправил плечи.

— Разрешите спросить, товарищ комиссар?

Не сразу ответил комиссар, на мгновение задумался: «Нехорошо получается, пришел на сына взглянуть, а людей разбудил. А зачем было к сыну идти? Нервы ваши сдают, товарищ Ганькин, никуда это не годится».

— Говорите.

Комиссар взглянул на красноармейца.

— Душа разрывается. Как там наши? — с болью в голосе спросил красноармеец.

Комиссар заложил правую руку за спину, а другую положил на нары. Он сердцем чувствовал, что красноармеец с юркими глазами и тонкими усиками заставит его сказать все, что он сам знает о войне. А имеет ли он право что-то скрывать? Война всенародная, и правду о ней знать должны все. В горькой, жестокой правде закаляются характеры настоящих людей.

Он сам вчера эти же слова, с той же озабоченностью, произнес в кабинете начальника политуправления округа, и с неменьшим нетерпением ждал ответа…

— Наступают — отступают, — проговорил тот.

Наступают — отступают… Чужие, не свои слова. А кто может сказать четко, определенно о делах на фронте, о том, что там творится? Каждый боится признаться самому себе, что он не знает, сколько будут продолжаться ожесточенные бои, после которых все же приходится оставлять села, города…

— Мне трудно разобраться, — произнес новобранец. — Что творится?

— По произношению вы из Одессы, — сказал комиссар. — Как ваша фамилия?

— Да. Из моей Одессы. Какой город! Красавец! А море… Боже мой, как только Айвазовский не сошел с ума… Фамилия моя — Яша Нечитайло.

Асланбек отметил про себя: «Ну и говорун». Однажды дома он попал в среду незнакомых мужчин, вмешался в их разговор и тут же услышал замечание, которое никогда не забудет: «Болтливость юноши, что иноходь жеребенка».

Признаться комиссару?

Зачем? Разве в душе он не комсомолец?

Промолчать?

Завтра сержант попросит членский билет. Что тогда?

Придумает: забыл билет дома, пришлют.

Значит, обмануть?

Трус.

А в чем его вина? Почему ему нужно бояться правды? Он же не верит в виновность отца.

— Возможно, вы знаете, сколько еще немцы будут наступать? Когда я слушаю радио, то затыкаю уши, — еще тише проговорил Яша. — Лучше бы не говорили ничего…

Взгляд Асланбека переметнулся на комиссара: что он скажет? Конечно, скроет правду, ему надо в красноармейцах поддержать боевой дух.

— В прошлую ночь фашисты пытались бомбить Москву, — в голосе комиссара ни тени встревоженности.

— Бомбили?! — одессит вытянул шею. — Москву?! — стиснул кулаки. — Столицу?

Асланбек расстегнул воротник гимнастерки и повел головой: да что это такое?

Застучало вдруг в висках, и комиссар опустил голову, подумав, что хорошо бы успеть отдохнуть до рассвета. Он почувствовал на себе взгляды красноармейцев, резко поднял голову: одессит смотрел не моргая, Асланбек — вприщур. Лицо осетина выдавало его состояние.

— Да… Но зенитчики отбили налет… Сто пятьдесят самолетов прилетало и только один прошел!

Неужели правда? Почему об этом умолчал лейтенант? Как им удалось долететь? Где были наши летчики? Что получается? Война только началась, а немец уже захватил Украину, Белоруссию… Так он и к Москве придет. Какая у Гитлера сила, если заставил отступать Красную Армию?

— Ишь, куда метят, в самое сердце, чтобы им захлебнуться.

Одессит влез к Асланбеку, устроился у него в ногах.