Набат - [68]

Девушки переглянулись испуганно и мигом исчезли.

Сдержать бы кашель. Хрипы в легких… Так было уже.

Как некстати. Сейчас бы стакан густого раствора соли…

Надо полежать.

А ему же утром везти на молзавод сыр..

Пошлет Джамбота.

7

Колеса вагона отбивали частую дробь. Тра-та-та-та… тра-та-та-та… В распахнутую дверь пульмана врывался упругий поток прохладного воздуха, песчинки больно били по лицу. Новобранцы лежали вповалку на полу, тесно прижавшись друг к другу. Асланбек не спал, обхватив руками колени, глядел в ночь, стараясь заглушить чувство голода, и из ума не выходили лепешки, овечий сыр, сушеная баранина. Хордзен с едой остался под яблоней во дворе военкомата. В момент отправки забыл о нем, а когда спохватился, уже было поздно — машина набрала скорость. Конечно, потеря небольшая, но… Вспомнил, как он ждал приема к комиссару.

Долго ему пришлось топтаться в очереди. Каждому почему-то нужно было срочно попасть к комиссару. Когда понял, что так можно простоять и до утра, растолкал толпу, протиснулся к двери и сказал, что пусть кто-нибудь попробует пройти раньше него. Решительность Асланбека не была принята всерьез, и кто-то попытался оттиснуть его, да с грохотом отлетел в сторону.

Комиссар сидел за столом, стиснув руками голову, и Асланбек терпеливо ждал, когда на него обратят внимание. Наконец, комиссар тряхнул головой, потер виски, и нахмурив брови, уставился на Асланбека: «Доброволец? Ты тоже собрался на фронт?» Асланбек заискивающе улыбнулся, сделал вперед несколько робких шагов и оказался перед комиссаром, доверительно произнес: «Комсомолец я, вот и значки у меня: «Ворошиловский стрелок», «ГТО». Протянул приписное свидетельство. «Да что мне с вами делать? Ишь, комсомолец он!.. А я коммунист! Понял? — комиссар встал: — Третьи сутки не сплю… Из какого ты сельсовета?» — «Из Цахкома я, в армии отец, брат». — «Нужно будет — вызовем, — военком взял приписное свидетельство, смягчился: — Может, повременишь? Есть ли в доме мужчины, кроме тебя?». Военком откинул со лба короткую прядь седых волос. «Два старших брата. Один учится в институте, а другой уехал на Украину. Так что мне оставаться никак нельзя». — «Это почему же?» Вошел старшина и доложил: «Команда готова к отправке». «Вот что, — военком глянул на Асланбека, — зачислите еще одного. Но это будет последний доброволец!» Поспешив за старшиной, Асланбек в дверях оглянулся: «Спасибо».

Потом новобранцы тряслись в колхозной трехтонке до железнодорожной станции, всю дорогу, развалясь на сене, до хрипоты горланили песни. На станцию прибыли в полночь. Привокзальная площадь была запружена повозками, бричками. Люди почему-то разговаривали вполголоса. Новобранцев провели в конец перрона, и командир велел им устраиваться, строго-настрого запретив удаляться без его, лейтенанта, разрешения, а сам ушел в здание вокзала.

Вокруг новобранцев сразу образовалась живая стена, на это не требовалось ничьего разрешения.

Раздались торопливые, приглушенные голоса:

— Корнаевы есть?

— А Дзугутовы?

— Маргаевы…

— Датуевы…

Не заметили, как появился командир, подал команду: «По вагонам», и перрон сдвинулся к путям. Пульман оказался без нар, обещали утром на узловой станции пересадить в оборудованный. Вагоны прицепили к проходящему воинскому эшелону, раздался короткий гудок, и паровоз тяжело, надрывно запыхтел. Долго состав лязгал буферами, пока, наконец, не сдвинулся с места. Шел эшелон без остановок, пролетая мимо полустанков, станций; о их приближении Асланбек узнавал по коротким гудкам. Машинист сигналил, пока эшелон не вырывался за семафор на степной простор.

Временами Асланбек не мог смотреть на мелькающие телеграфные столбы, деревья: слипались глаза; он впадал в забытье и терял равновесие, валился вправо, на соседа, а когда тот начинал беспокойно дергаться и ругаться, Асланбек поднимался и снова глядел в раскрытую дверь, считал столбы, сбивался, вел счет сначала.

Лязгнули буфера: состав сбавил скорость. Запахло гарью, мазутом, навстречу неслась приглушенная перекличка маневровых паровозов, им хрипло вторили рожки стрелочников.

Будто не было бессонной ночи. Потянулся так, что хрустнули кости, шагнул к двери, лег грудью на брус.

Состав судорожно дернулся и замер, сразу же наступила непривычная тишина, зазвенело в ушах. Из-под вагона вынырнул юркий осмотрщик, дробно застучал молоточком по колесам..

В пульмане проснулись:

— Давно торчим?

— Где мы?

— Бознать где.

Со стороны вокзала к составу направились дежурный к форменной фуражке с красным верхом и военный..

— Выходи! С вещами выходи! — пронеслась команда.

У Асланбека не было вещей, и он спрыгнул на землю, оступился и, невольно вскрикнув от острой боли, присел.

Новобранцы высыпали из вагонов с мешками, чемоданами, а один умудрился прихватить зимнее пальто. Команда поставила всех в колонну по четыре. Поплелся в строй и Асланбек.

— На-ле-во! Правое плечо…

В школе-интернате, где учился Асланбек, военному делу их обучал демобилизованный кавалерист, до самозабвения влюбленный в коня. Когда, бывало, мальчишкам не хотелось на глазах у девочек преодолевать препятствия, кто-нибудь, выбрав момент, напоминал о кавалерии, и тогда до конца урока военрук рассказывал о джигитовке, рубке… Устраивались в школе военизированные походы, игры, учились ребята метать гранаты, стрелять из малокалиберной винтовки. По окончании школы Асланбек получил приписное свидетельство, а перед войной несколько раз бывал в военкомате на занятиях, с ними подолгу беседовали о предстоящей службе, о славных традициях Красной Армии, о войне, которая может когда-нибудь грянуть, потому что враги не желают смириться с существованием Советского государства.