Набат - [64]

Капитан раскрыл планшетку, вынул нужную бумагу, пробежал ее глазами, после чего протянул Тасо.

— Объявите список мобилизованных в ряды Красной Армии.

Все видели, как задрожала рука Тасо. Шевеля губами, прочитал про себя: «Ахполат Тамиров», а затем произнес ледяным голосом:

— Ахполат Тамиров… Ты считаешься мобилизованным.

Взгляды собравшихся скрестились на высоком плечистом мужчине. Он озирался, словно ослышался, и аульцы почувствовали себя неловко, старались не смотреть на него: у него была больна жена.

— Дзантемир Габисаев. Ты тоже мобилизованный.

Тасо тряхнул в воздухе списком.

Широколицый, подстриженный под запорожского казака, молодой мужчина обнажил два ряда белых крепких зубов.

— Бола…

Тасо поискал кого-то глазами, тихо добавил:

— Бола Даргоев, тебе идти на войну!

Бола — отец четверых детей, кивнул, будто его приглашали на кувд.

— Буту Сандроев, — окрепшим голосом сказал Тасо: теперь он знал, что говорить и делать.

Капитан наклонился к нему, прошептал:

— Буту Сандроева в списке нет, ты ошибся.

Люди услышали и ждали, что ответит Тасо.

— Мне лучше знать. Буту мой сын, и он возьмет винтовку вместо меня. Ты сам сказал, что враг перешел границу.

Помолчав, Тасо пробежал глазами длинный список: одиннадцать человек только из Цахкома.

Выходит, вся страна встала под ружье.

В финскую кампанию ни одного цахкомца не призвали.

Значит, с немцами война будет долгой, тяжелой… Одиннадцать…

Тасо сложил список вчетверо, но капитан не взял его.

— Передашь список в сельсовет.

Капитан снял фуражку, провел ладонью по пыльному околышу:

— Ну что ж, война не ждет, собирайтесь. С этой минуты названные товарищи считаются мобилизованными в ряды Красной Армии. Сбор через полчаса!

Аульцы все еще топтались на месте.

— Ну вот что… — вперед выступил коренастый, крепко сбитый Сандир, — запиши-ка меня в свой список, бригадир.

Дернув плечом, Тасо вопросительно посмотрел на приезжих, но те хранили молчание.

— Почему ты просишь меня?

Бригадир сунул список в карман гимнастерки и застегнул пуговицу.

— Ты наш бригадир, а они здесь гости.

Сандир набил самосадом трубку, помолчав, добавил:

— Ты же знаешь, что я в революцию был пулеметчиком..

— Сколько тебе лет, Сандир Кантиев? — спросил капитан.

— Столько, сколько надо, чтобы пойти на войну, — сказал Сандир закуривая. — Вот так… Прощайте, добрые люди, пойду.

— Внеси Кантиева и Сандроева в список, — согласился капитан. — Только укажи, что они сами добровольно изъявили желание идти в армию. Товарищи, после восьми часов, мы не задержимся ни минуты, — устало сказал капитан. — Собирайтесь.

Люди поняли, что война — действительность.

В ясное, солнечное утро налетел ураган, все вздыбил, закружил, вокруг посуровело. И скалы, и крутые склоны, и голубое небо, и снежные вершины — все посуровело.

Повиснув на шее отца, Фатима тихо всхлипывала.

— Боюсь, дада, страшно.

— А кто мне читал про рыбешку: «Жил — дрожал, умирал — дрожал»?

Сандир провел кончиками пальцев по гладко причесанным волосам дочери.

Растерянная мать Фатимы тыкалась во все углы с пустым хордзеном, причитала:

— О, что теперь будет с нами?

Тут Дзаге не выдержал, стукнул палкой о пол:

— Вы что, покойника оплакиваете, сгори дом вашего врага!

Сандир никогда не слышал, чтобы отец повышал голос, а тут, видно, не выдержал — сдали нервы. Присел Сандир рядом с ним, чего он прежде не мог позволить себе.

— Дзантемир, Бола, Ахполат, Буту… — перечислял он, загибая пальцы, — настоящие мужчины.

Дочь оторвала от стола голову, насторожилась, соображая что-то, встала и на цыпочках вышла. Догадался Сандир, куда она ушла. Ему было видно в окно, как дочь перебежала двор, выскочила на улицу, оставила открытой настежь калитку, понеслась по улице к дому Буту.

В душе Сандир одобрил ее, а вслух сказал:

— Не успели мы породниться с Сандроевыми. Честный человек Тасо, и сын похож на него.

Отец смотрел прямо перед собой, не мигая, сосредоточенно думая о чем-то своем.

— Вот что, скажи, пусть отнесут на нихас араку и турий рог, — велел он, встал и пошел.

— Хорошо, — ответил сын, проводил отца, а потом вернулся распорядиться.

К приходу Дзаге на нихас здесь уже собрались аульцы от мала до велика, окружили мобилизованных. Кто-то украдкой утирал слезы, кто-то возбужденно подбадривал других.

Люди расступились перед Дзаге, и старик оказался в центре собравшихся, все взгляды устремились на него. Он успел заметить, что Фатима стоит рядом с Буту, прикасаясь к нему плечом.

— Добрые люди, — громко сказал Дзаге. — Пусть никого не пугает война. Я видел турков, японцев и, как видите, живой. Не все погибают в бою. Поверьте мне… А разве те, кто останутся в ауле, будут жить вечно? Умереть в бою — честь для мужчины! Смерть за славу достойна славы. Так говорили наши деды. Не будем говорить о смерти.

Сандир наполнил рог аракой и подал отцу.

— Сегодня труднее всего матери, но вы не услышите от нее воплей. Мать сильного — не рыдает. Пусть рыдает родившая труса. А в Цахкоме таких нет! Спросите матерей, что они желают вам, и каждая скажет: «Победи врага и возвращайся с победой домой!» Героем, а другим ты ей не нужен. Кто-то из вас не вернется… Это верно. Его имя будет жить в народе, — сломался голос Дзаге, скатилась по щеке слеза, спряталась в усах, — на скале вырубят ваши имена. Вечная слава лучше вечной жизни!