На Золотой Колыме. Воспоминания геолога - [52]

Распростившись с Гавриловым, мы направились к устью Эелика, чтобы там запастись продовольствием, а затем следовать к Эмтыгею и приступать к работе. На устье Эелика я долго и подробно с помощью Семена Кривошапкина «беседовал» с Николаем Сивцевым о подходах к Эмтыгею, о характере этой реки, ее притоках, о кормах и удобных стоянках и о прочем, столь необходимом исследователю, впервые направляющемуся в совершенно незнакомые места. Николай даже ухитрился начертить мне грубую схему гидросети Эмтыгея — бесценный документ, который давал возможность наметить предварительный план будущих работ. Сборы заняли у нас целый день, и только поздно вечером 22 июля мы наконец были готовы к отъезду.

На следующее утро мы выступили в дальнейший путь. Итак, теперь состав нашей партии полностью определился: я в качестве начальника и коллектора, Успенский — прораб-поисковик, Кулеш — промывальщик, Кривошапкин — каюр-конюх, и Трусов — рабочий, которого выделил нам Гаврилов и который, конечно, оказался «лучшим из лучших». Кроме того, до Эмтыгея с нами двигался «принудительный ассортимент» — Алексей Соловьев.

Транспорт наш состоял из девяти лошадей, в достаточной мере измученных, причем у некоторых были потертости, так что их пришлось вести почти налегке. Все мы, конечно, шли пешком. Даже Семен Кривошапкин, чистокровный якут, считавший для себя позором идти пешком, когда у него есть добрый конь, доверху загрузил своего серого красавца жеребца и уныло плелся, ведя его в поводу.

Душное утро сменилось знойным безветренным днем. На небе багровым диском висело солнце, тускло просвечивая сквозь синеватую дымку сухого тумана. Где-то далеко буйно цвели пожары; отголоски их добрались и сюда в виде густой хмары, которая застилала горизонт, придавая местности смутно-расплывчатый облик.

Мы медленно тащились по узкой извилистой тропинке, которая то скрывалась в лесу, то выходила на широкие заболоченные поляны, поросшие густой травой и кустами тальника и карликовой березки. Стояла томительная тишина. Время от времени я измерял температуру с помощью термометра-праща. Она достигала 32 градусов по Цельсию.

По сравнению со Средней Азией — здесь, конечно, прохладно. Однако следует учесть, что из-за комаров, тучами поднимающихся из травы и кустов, людям приходится идти плотно одетыми и под покровом черной тюлевой сетки, так что разница не так уж велика.

Неожиданно ко мне подошел Алексей.

— Борис Иванович, можно мне с вами поговорить?

— Пожалуйста.

— Борис Иванович, не передавайте меня якутам, оставьте работать в отряде!

Алексей обещал трудиться честно и добросовестно. Сказал, что, испытав все прелести беглой жизни и чуть не погибнув, он больше ни за что не побежит и своей хорошей работой постарается смягчить наказание, которое ожидает его по возвращении в лагерь. Он сознает, что совершил большую глупость, согласившись бежать, а то время как ему оставалось сидеть в лагере каких-нибудь шесть-семь месяцев. После всего, что ему пришлось перенести, он твердо решил исправиться и начать честную трудовую жизнь.

Я посмотрел на него: молодой парень двадцати трех – двадцати четырех лет, с симпатичными правильными чертами лица, с нервно подергивающимися мускулами правой щеки. Глаза наполнены слезами и во взгляде безмолвная мольба. Мне стало жалко этого мальчишку, и я решил рискнуть и оставить его до осени в отряде. Когда я сказал, что верю ему и оставляю его у себя, он расплакался, как ребенок, и долго шел, всхлипывая, позади транспорта. Учитывая, что он парень достаточно развитой, я решил подучить его глазомерной съемке и использовать в качестве коллектора.

Успенский крайне неодобрительно отнесся к этому решению. Остальные члены отряда хранили молчание.

На Эмтыгее

23 июля по знакомой, хорошо наезженной тропе мы добрались до устья Эмтыгея. Привязавшись к астропункту, находящемуся около устья, в непосредственной близости от якутских юрт, я закончил съемку, которую вел от Кону-Юряха. Поскольку мне пришлось делать зарисовку рельефа, вести счет шагов, брать барометрические отметки и проводить кое-какие записи, я сильно отстал от своих спутников и встретился с ними уже в жилище эмтыгейских якутов, где они с наслаждением отдыхали.

Теперь нам предстояло идти с работой вверх по мрачной долине Эмтыгея, покрытой густыми зарослями и изобилующей болотами, старицами и извилистыми заводями. Троп по Эмтыгею не было, надо было самим изыскивать дорогу. Я подробно расспрашивал якутов о дороге, кормах, охоте и прочих особенностях Эмтыгея, по которому Семену еще ни разу не довелось проходить. Семен был моим переводчиком, и разговор у нас шел довольно быстро и непринужденно. Меня несколько смутили рассказы якутов о каких-то таинственных топях, которые засасывают крупных животных. По рассказам одного из якутов, он, охотясь на оленей в среднем течении Эмтыгея, сам видел, как убегавший от охотника олень вдруг остановился и судорожно встал на дыбы, стараясь вырваться из захватившей его трясины, в которую он все глубже и глубже погружался, пока полностью не скрылся в ней. Вообще к среднему течению Эмтыгея якуты чувствовали какое-то недоброжелательство и летом не особенно любили ходить туда. «Плохая дорога, — говорил Семен, покачивая головой, — однако коней совсем кончать будем».