На Золотой Колыме. Воспоминания геолога - [19]

В середине ноября наше самостоятельное существование закончилось. Мы были переданы в систему Цветметзолота и подчинены Колымскому приисковому управлению. Нашим новым начальником стал Николай Федорович Улыбин. Это был старый таежник-практик, решительный и волевой. Политика «дальнего прицела», проводимая Билибиным, была ему чужда и непонятна.

— Вы, Юрий Александрович, — говорил он Билибину, — давайте мне золото поближе, там, где живут и работают люди. Скоро будет строиться сюда дорога из Нагаева, вот вдоль нее и надо ставить партии. А вы все куда-то в сторону стремитесь, подальше от жилых мест.

На возражения Билибина, что золото надо искать там, где существует подходящая геологическая обстановка, а не возле бараков, Улыбин скептически покачивал головой.

Сразу же после получения известия о том, что мы переходим в его подчинение, Улыбин распорядился, чтобы мы переехали на устье Среднекана.

— Вы теперь мои работники, и мне надо знать, чем вы занимаетесь, — говорил он как бы шутя.

Узнав, что мы не можем из-за отсутствия микроскопов проводить детальное изучение горных пород, он дал торжественное обещание, что микроскопы будут. Слова «микроскоп» и «микроскопическое исследование» вызывали у него торжественно-мечтательное настроение.

— Вот прибудут микроскопы, — говорил он, — тогда будет ясно, где содержится золото.

Однако ему пришлось перенести глубокое разочарование. Вскоре после того как микроскопы прибыли, он обратился к Билибину с просьбой разрешить ему «посмотреть в микроскоп». Билибин показал ему шлиф гранита.

При повороте столика микроскопа отдельные минералы заиграли переливающимися цветами радуги.

Улыбин был человеком практичным. Радужные переливы его не интересовали.

— А где же золото? — спросил он. Узнав, что золота в шлифах нет и что изучение горных пород преследует иную цель, он не на шутку рассердился.

— Игрушечками занимаетесь, — мрачно произнес он, — а я, дурень, по рации запросы делал, чтобы вам скорее эти микроскопы высылали. Я эти разноцветные стеклышки еще в детстве видел; есть такая игрушка, калейдоскопом называется. Не пойму я вас, Юрий Александрович! Человек вы ученый, серьезный, а черт знает чем занимаетесь. — И он возмущенно удалился, хлопнув дверью.

Переселение на устье Среднекана не улучшило нашего положения. Мы размещались в таких же маленьких клетушках, как и раньше. Выделенное рабочее помещение было слишком тесным, и большинству по-прежнему приходилось работать дома на топчанах, которые по утрам превращались в столы.

В декабре повторилась голодная эпопея 1928 года, только в несколько меньшем масштабе. Оленьи транспорты где-то задержались. Начался голод. Работы на приисках были прекращены. Созданная чрезвычайная тройка по борьбе с голодом взяла на учет все находившееся на складах продовольствие и распределяла его среди населения. Это были жалкие крохи.

Мы переживали голодовку с меньшей остротой, нежели остальные. Задолго до ее наступления мы перешли на систему коллективного питания, объединив все наши продовольственные ресурсы. Были выделены дежурные для приготовления пищи, намечен строгий рацион питания — все это дало нам возможность жить хотя и впроголодь, но не голодать.

Проходили дни за днями, а долгожданного транспорта все не было. Начался массовый уход на Элекчан, где, на расстоянии 250 километров от устья Среднекана, находилась основная снабженческая база. Остановить уходящих не было никакой возможности. Многие покидали Среднекан в худой одежде и рваной обуви, почти без продуктов. Большинство быстро возвращалось обратно с отмороженными руками и ногами. Больница была переполнена. Ампутации проводились самыми примитивными инструментами, до лучковой пилы включительно, без всякого наркоза.

Первый транспорт с продовольствием прибыл только 24 декабря. От приезжих мы услышали о том, что на Колыму едет какая-то организация, которая будет осваивать весь этот край и объединит все виды работ как на побережье, так и в бассейне Колымы.

Несколько позже пришло официальное извещение о том, что организован государственный трест Дальстрой, в ведение которого переходят все предприятия, работающие на территории Колымо-Охотского края, и что руководство Дальстроя уже выехало в Нагаево из Владивостока.

Пережитые трудности еще больше сплотили и объединили наш маленький коллектив. Голод, холод, цинга, физические невзгоды и примитивность быта — все это переносилось сравнительно легко. Гораздо тяжелее переживалось чувство оторванности от внешнего мира, а она была почти полной. Ни писем, ни телеграмм — ничего не имели мы с «Большой Земли», которая здесь именовалась «материком». У каждого остались там дорогие и близкие, о которых ничего не было известно в течение долгих, долгих месяцев.

Горше всего приходилось тем, у кого на «материке» остались дети. Таких семейств в Среднекане было немало, особенно среди работников Союззолота. В нашей экспедиции только мы с женой успели обзавестись потомством. Можно было представить, как тяжело переживали мы, особенно жена, полное, беспросветное отсутствие вестей из дому. Ведь дети, да еще такие маленькие, были оставлены на попечение, правда, хороших, заботливых, но все же мало знакомых нам людей. Бедная жена совсем извелась и с наступлением весны категорически решила возвращаться.