На Золотой Колыме. Воспоминания геолога - [100]

Хариусы давно перекочевали в низовья Эмтыгея, и тщетно приглядывается Иван Иванович к глубоким омуткам, где летом весело резвилась рыбешка, тщетно бросает в «мировые» места кузнечиков — пусто и безжизненно там, и кузнечик, проплыв по струйке и покружившись в омутке, благополучно выбирается на берег, чтобы в ближайшем будущем естественным образом прекратить свое существование.

По воде густой желтой массой плывут скопления хвои, которая полосками откладывается на косах и отмелях.

Только кусты кедрового стланика гордо зеленеют на склонах и вершинах сопок, но, увы, кедровых орешков уже не отведаешь. Все шишки тщательно вышелушены кедровками, белками, бурундуками и геологами, и только кучи пустой скорлупы да остовы выпотрошенных шишек, битой посудой валяющиеся под каждым кустом, напоминают о днях роскошных пиршеств.

Куропатки сменили свое невзрачное серое оперение на белый наряд и стараются держаться поближе к снежным пятнам. Только они одни изредка разнообразят наше меню.

Прощание с Эмтыгеем

18 сентября наступил последний вечер пребывания в милой сердцу таежной обстановке. Этот прощальный вечер мы провели на берегу Эмтыгея, километрах в десяти от устья. Там нас уже ждала вся партия. Детали обратной дороги давно были обдуманы, план эвакуации разработан до мелочей, намечено и количество плотов, и их размеры, и, что особенно важно, их конструкция.

По поводу конструкции возникли некоторые разногласия. Наметились две точки зрения: приверженцы одной из них, ортодоксальной, с пеной у рта доказывали, что плоты должны вязаться только на кольцах; вторая не менее рьяно стояла за то, чтобы плоты были «на шкантах».

В первом случае бревна плотов прикрепляются свернутыми в кольца распаренными тальниковыми или лиственничными прутьями к двум поперечным жердям — ронжам и крепко заклиниваются. Получается гибкая конструкция, на что в основном и упирали сторонники этой системы.

Противники ее указывали, что система колец хороша на крупных сибирских реках, где мало перекатов, и что при плавании по многочисленным перекатам Аян-Юряха, где плотам придется ерзать по галечному дну, кольца обязательно будут перетираться, их надо будет заменять, вообще все время надо быть начеку. Во время плавания по Колымским порогам плот может налететь на камни и кольца могут «сдать». То ли дело «шканты»! В этом случае в бревнах плота у обоих концов делается поперечный трапециевидный врез с расширением внутрь. Через эти врезы на всю ширину плота пропускается жердь такого же трапециевидного сечения. После того как жерди с обеих сторон плота будут пропущены через врезы и расклинены, остов плота можно считать готовым. Получается мертвое крепление. Плот можно хоть до самого Хатыннаха волоком тащить по галечному дну: он выдержит, так как перетираться здесь нечему. При любом ударе о камень он не рассыплется на составные части и уж ежели взгромоздится на камень, то останется там вплоть до весеннего паводка. Правда, изготовление такого плота, занимает несколько больше времени, но это с лихвой вознаграждается его достоинствами.

Я вспомнил, как в 1932 году наш промывальщик, опытный таежник Пульман, руководивший изготовлением плотов, на которых мы должны были плыть через Колымские дороги, добродушно ухмыляясь, говорил мне: «Ты, Борис Иванович, запомни, что плот на шкантах — это вещь, а на кольцах — дерьмо». Вспомнил я также нашу злосчастную переправу с Успенским в прошлом году весной черев Ат-Юрях и дал распоряжение готовить плоты на шкантах.

Через день-два мы поплывем на них в обратный путь, а пока последний раз ярко пылает костёр и заходящее солнце, спускаясь за горизонт, ласковым взором осматривает наш маленький лагерь. Морозный вечер тих и прозрачен. В голубом небе, озаренные лучами заходящего солнца, плавают золотисто-розовые барашки облаков. Вокруг молчаливо сгрудились желтые, без единого зеленого пятнышка сопки. Где-то далёко пламенеют на солнце снежные вершины Тас-Кыстабыта.

Душу охватывает тихая грусть. Ощущение такое, как будто прощаешься с дорогим другом, с которым больше не суждено увидеться. Слишком много вложено нами в Эмтыгей, и, быть может, поэтому прощание с ним носит такой тоскливый отпечаток.

Но печаль в этот последний, прощальный вечер переплетается в душе с радостью и гордостью.

Теперь я твердо знал, что Эмтыгей получил окончательно и бесповоротно «путевку в жизнь». Сюда придут люди, закипит работа, и этот дикий пустынный край заживет полнокровной производственной жизнью. Он будет жить не только для себя, своим тихим, замкнутым мирком, как жил тысячелетия. Здесь возникнет мощный угольный комбинат, который будет снабжать энергией огромный приисковый район. Здесь возникнут многочисленные прииски, и в золотой фонд нашей Родины Эмтыгей внесет свой посильный вклад. Аркагала, Мяунджа станут не туманными и отвлеченными географическими названиями, а вполне определенными производственно-экономическими единицами, известными не только десятку тунгусских семейств, а очень и очень большому числу людей, населяющих нашу Родину. Как это хорошо, величественно, гордо!

…И в то же время было грустно при мысли, что придут люди, заполыхает заревом многочисленных пожарищ тайга; падут под ударами топора чудесные лиственничные рощи, которые для этой пагубной цели так тщательно брались нами на учет, фонтанами полетит вверх исковерканная взрывами земля, нелепые грязные горы переработанной земли — отвалы заполнят долины и вместо дикого очарования этих тихих, пустынных мест здесь будет шум, суета и бестолковщина. В эту минуту я особенно ясно почувствовал смысл фразы, которую слышал в прошлом году от старика якута в устье Эелика: «Однако в тайге скучно становится, шибко много народу стало».