На железном ветру - [75]

— Так точно. А ты, я слышал, совсем наоборот?

— Пожалуй. Но, как любят говорить докладчики, оба мы делаем одно общее дело. Как там у вас? Тихо?

— Да не очень. Нефть, брат. Стратегическое сырье. Не дает она многим покоя.

— Немцам, конечно?

— Да. И англичанам. Ты ведь знаешь Гробера?

— Гробера? Погоди, погоди — это не бывший ли штабс-капитан?

— Ну да, пришел в двадцать первом с повинной. Так вот у него старые связи с Интеллидженс Сервис. Англичане его на несколько лет законсервировали, а недавно опять пустили в дело. Понадобились им сведения о бакинских нефтепромыслах. Техническая оснащенность, кадры, максимальные возможности добычи, ну и прочее. Воевать-то теперь будут моторы, значит — нефть... Ну вот, мы их уж полгода как водим за нос. Я ведь и сюда прибыл по этому делу.

— И что ж англичане — довольны?

— А ты думал! Наша фирма обслуживает только по высшему разряду.

Оба рассмеялись. Некоторая напряженность первых минут встречи, которую они старались рассеять громкими возгласами и шутками, исчезла. Теперь, почти так же, как и тринадцать лет назад, между ними возникла связь более прочная, нежели воспоминания юности, — связь профессиональная. Дружескую простоту их отношений теперь в большей степени выражало молчание, нежели дружеские слова.

Ибрагим выбрался из объятий глубокого кресла, потянулся и сказал:

— Ты, верно, занят, Миша? Тогда не стесняйся. Мне ведь скоро тоже к начальству.

— Ладно, двигай по своим делам. Ты вот что: остановился где-нибудь или нет? А то давай ко мне. У меня тут комната в Старосадском переулке. Это совсем рядом, на Маросейке.

— В «Метрополе» получил номер.

— Все равно — сегодня ко мне. Будут двое ребят из нашего отделения. В заначке имеется коньяк.

— Употребляешь?

— По праздникам.

Ибрагим расхохотался.

— Ты чего? — не понял Михаил.

— Ничего. Просто я заметил: когда начальство спрашивает, мол, пьешь ли, ему обыкновенно отвечают — по праздникам. Мой ромб, видно, сбил тебя с толку.

— Ладно, будем считать — уел. Значит, так: жду тебя к двадцати ноль-ноль. Запиши адрес.

Встреча с Ибрагимом взволновала Донцова. Она словно бы перекинула мысли, ощущения в иную временную плоскость. Зрелый двадцативосьмилетний человек, он сейчас как бы заново переживал давние события.

Михаил выдвинул средний ящик письменного стола, пошарил под бумагами в дальнем углу, нащупал холодную гладкую сталь. На ладони его лежал никелированный «дамский» браунинг с перламутровой рукояткой. На рукоятке были процарапаны слова: «От Поля Мише — на крыше». Он провел пальцем по надписи, будто желая убедиться в ее реальности. Он вспомнил лицо Поля, вернее, не лицо, а характерное выражение лица — задумчивое и мягкое, граничащее с улыбкой. «Здравствуй, Поль. Кем бы ты теперь был?» — мысленно обратился он к туманному образу и тотчас по привычке контролировать себя подумал: «Я сентиментален». Года два, пожалуй, с того самого дня, как перебрался в этот кабинет, браунинг не попадался ему на глаза. Ежедневно погруженный в дела, очень важные и почти всегда срочные, он начисто забыл о единственной вещи, сохранившейся у него со времен ранней юности. Все семь патронов в обойме браунинга были целы, они так и оставались, как их уложил когда-то Поль.

Михаил положил браунинг на прежнее место под бумаги. «До свидания, Поль», — мысленно попрощался он, испытывая саднящее чувство сожаления о давно минувшем.

Он медленно задвинул ящик и долго сидел, уставившись невидящими глазами в пространство. Вереницей проходили перед ним образы далекого прошлого. Брат Василий... Убит в 1922 году в Тифлисе. Отец... Умер три года спустя от воспаления легких. Ванюша... Работает мастером в депо. Получил квартиру недалеко от вокзала. У него живет и мать — совсем дряхлая старушка. Семья большая. Ежемесячно Михаил посылает им деньги. Ему регулярно сообщают о школьных успехах племянников. Старший, Колька, закончил в этом году среднюю школу и аэроклуб, поступил в лётное училище. У каждой эпохи свои увлечения. Мы мечтали работать в Чека, искоренять контрреволюцию. Нынешние юнцы чуть ли не все поголовно мечтают летать.

Почему-то отчетливее других Михаил помнил лицо Зины Лаврухиной. Помнил запах ее кожи, вкус губ, ощущал ее руки, обвивающие шею...

Время давно стерло боль и неприязнь, и теперь вспоминалось только хорошее, то, что придавало юности неповторимо свежий аромат и красоту. Для него Зина умерла, его сознание не воспринимало ее как человека, возможно где-то на земле существующего. Девять лет назад, будучи в Баку, он узнал, что летом 1921 года вместе с отцом, освобожденным из Азчека, она уехала в Тифлис и вскоре перебралась за границу.

Многое за тринадцать лет произошло в его жизни. От того Михаила Донцова, каким он был в юности, его отделяли не просто годы, а годы жадной учебы, годы стремительного (иначе не жди успеха) приобретения опыта. В его характере произошли глубокие перемены, которых он не замечал только потому, что в двадцать восемь лет человек еще не владеет не очень распространенной даже и в преклонном возрасте способностью познать самого себя.

Когда тринадцать с половиной лет назад он приехал в Москву, его взяли помощником оперуполномоченного в иностранный отдел ВЧК, вскоре переименованный в ОГПУ